Самое страшное происходит, когда приезжает Алекс. Выглядит он ужасно. Увидев толпу в своей квартире, бледнеет.

– Что случилось? – не своим голосом спрашивает он, и один из полицейских просит его присесть.

Алекс повышает голос, в его голубых глазах сверкают молнии:

– Я спросил, что случилось?

В комнате повисает мертвая тишина. Мама обеспокоенно кусает губу и подходит к нему, вновь тихо просит присесть и выслушать.

Он не садится, упрямо смотрит ей в лицо и требует ответа:

– Говори сейчас же!

И она говорит. Лицо моего брата меняется. На место злости приходит ужас, на смену ужасу – страх, который переходит в беспомощность. В конце концов все перемешивается: мука и злость, ужас и страх. Я закрываю глаза, мне хочется быть как можно дальше от этого места. «Что ты натворила?» – эта мысль не дает мне покоя. Я не могу смотреть на Алекса, чувство вины душит меня.

– Ребенка уже не спасти, Алекс. Врачи борются за ее жизнь.

Слышу звук разбивающейся вазы. Открываю глаза и вижу, как мой брат тяжело дышит и глядит на Луизу как на умалишенную.

– Что за хрень ты несешь? – зло спрашивает он и, не получив ответа, с ужасом смотрит на меня: – Ребенок мертв?

Он задает этот вопрос шепотом, но в этом шепоте столько эмоций!

Мое сердце сжимается. Я начинаю тихо плакать. Одна за другой слезинки катятся из глаз.

– Прости, Алекс, – сиплю я, но в очередной раз мои слова невнятны.

Он непонимающе смотрит на меня, будто все еще ждет ответа. Словно я сейчас скажу ему: «Алекс, он жив, Мано жива, и все это лишь страшный сон». Я бы очень хотела сказать ему именно это.

– Прости меня, – вновь пытаюсь произнести я, но слышно только шипение.

– У нее была истерика, – тихо поясняет мама и садится рядом со мной, – она сорвала голос.

– Мой ребенок мертв? – не слушая ее, вновь переспрашивает брат.

Я начинаю плакать сильнее, мама обнимает меня, и я вижу, что и по ее щекам текут слезы.

Алекс шумно выдыхает и резким шагом направляется в спальню. Одеяло, пропитанное кровью, все еще там. По квартире проносится крик, а после – звуки разлетающейся мебели. Полицейские и врачи бегут за ним. Я вижу, как один из врачей достает шприц. Вновь слышу нечеловеческий рык и звук бьющегося стекла. Я подскакиваю с дивана: не могу сидеть спокойно, когда с моим братом творится такое. Внутри меня что-то обрывается из-за его боли. Хочется упасть на колени и вымаливать у него прощение. Ведь это моя вина, лишь моя! Голова начинает кружиться, я делаю неуверенный шаг вперед. Думаю лишь о том, как сильно Алекс нуждается в помощи. После я чувствую, что перед глазами темнеет, слышу крик мамы, Марион и дикий рев моего брата. В голове снова проносится мысль: «Что же ты натворила?»

А затем я падаю в темноту, пустоту, тишину и холод.

– Я не могу поверить, Эль! Как ты могла все ему рассказать и даже показать фотографию, не посоветовавшись со мной! Я тысячу раз тебе говорила, что нужно думать! Думать, черт возьми, прежде чем действовать!

Прошло два дня после инцидента, как называет случившееся мама. Кажется, что за это время она состарилась разом на десять лет. Состояние Мано по-прежнему нестабильное, Алексу грозит статья. Но он в прострации, его не колышет происходящее.

– Она не виновата! – вмешивается Марион. Все эти дни она не отходила от меня и была похожа на злую собаку, которую все боятся. Мне повезло: я была под защитой этой бешеной псины. – В данной ситуации виноват один человек, – с жаром продолжает Мар, – сука, которая наглоталась таблеток. Поэтому оставьте Эль в покое, или, клянусь, я заберу ее, и мы убежим из дома!

– Марион, успокойся! – прикрикивает на дочь Мари, а моя мама в ужасе смотрит на мою сводную сестру.

– Нет! – кричит в ответ Марион и забирается ко мне в постель под одеяло. – Меня достало слушать ваш идиотизм! Мано взрослая тетка, наглоталась таблеток, а Эль с Алексом виноваты? Вы в своем уме?!

– Скажи это детективу, который ведет дело. Он уверен, что Мано – жертва обстоятельств, – устало сиплю я.

Но у Марион и на это есть ответ:

– Тогда какого черта вы платите столько денег своим тупоголовым адвокатам? Пусть разгребают это дерьмо!

Мари и Луиза устало переглядываются. В данный момент ни у кого нет сил ее воспитывать. Мар по-хозяйски подставляет мою подушку себе под спину и с упреком смотрит на родителей.

– Как Алекс? – спрашивает она глухо.

Я заглядываю ей в лицо: этот вопрос она задает сотый раз за сегодня.

Мари раздраженно бурчит:

– Марион, ты спрашивала то же самое пять минут назад! За пять минут ничего не изменилось.

– Конечно, не изменилось! Вы оставили его одного и сидите тут.

– Он сам попросил оставить его, – оправдывается Мари.

– Разумеется, ведь вы смотрите на него с упреком, как на виноватого! – парирует Марион.

– Мой сын ни в чем не виноват, – со сталью в голосе заявляет Луиза, и Мари опускает глаза.

Да, Мари и папа чуточку другого мнения, и мне хочется ударить их за предательство.

– Как он? – вновь спрашивает Марион и с надеждой смотрит на Луизу в ожидании ответа.

– Ничего не ест. Моя бы воля, я его уже выпроводила бы в Индию или Штаты, но из-за этого тупого дела! – Мама не успевает договорить, как звонит ее телефон, и она рявкает: – Да!

Выражение ее лица меняется, она поджимает губы и растерянно смотрит в стенку перед собой.

– Спасибо, что сообщили, – непослушным голосом благодарит она и завершает звонок. Не поворачивая головы, тихо произносит: – Мано очнулась. Врач сказал, что кризис миновал, и она идет на поправку. Матку ей не сохранили, детей у нее никогда не будет, – она говорит это без капли эмоций. Затем в ее голосе появляются волнение и беспокойство: – Теперь все будет зависеть от того, что она скажет полиции.

Судя по выражению лица моей мамы, она не верит, что Мано скажет что-то способное спасти Алекса.

– Она его потопит, – нервный вздох срывается с ее губ, и слезы текут по щекам.

В комнате становится тихо. Я знаю, никто не желал Мано смерти. Но всем очень страшно от того, что будет дальше.

– Предложите ей деньги, – на удивление тихо, но уверенно произносит Марион.

Мама поднимает голову, а моя сводная продолжает.

– На тумбочке была записка: «Я сделала то, что ты хочешь. Ни меня, ни ребенка больше нет. Наслаждайся жизнью». Я порвала ее на маленькие кусочки и смыла в унитаз, – не пряча глаз, рассказывает Марион. – Эта записка могла сломать Алексу жизнь, и, если я в пятнадцать лет это понимаю, тварь, написавшая ее, понимает подавно.