той пьесы и постановки. Дед Яша рассказал, что помнил, но помнил он в основном параметры и специфику масок, а не обстоятельства.

Валерик взял домой одну из птичьих масок. Когда батя с друзьями пришел и начал кричать-реветь, стучаться в дверь, он, надев маску, спокойно открыл.

– Ты что?!? Ты кто?! Ты откуда? – проревел батя и захлопнул за собой дверь.

Валерик принялся кружиться по комнате в маске, изображая птицу, отчего даже собачка забилась в угол и заскулила.

Валерика не оставила мысль, что, приехав на поезде в маске, можно что-то изменить во внутреннем и во внешнем. Он даже в ней укрепился, а прошлую неудачу он связал с неправильным выбором маски.

– Я сам стану птицей, – захихикал Валерик. – Вот это будет хитрость! Добрая птичка, ты же не клюешь по своей злости, ты предупреждаешь, чтобы не вылезал, знаешь, что там опасно, – сказал он себе.

Пятна пошли по стене, по обоям, по полу. В маске и без того мало видно, пятна и пятна. Шуршания, шипения пространства – сдавлено, тяжело. Сейчас, сейчас начнется. Пошло в голову через пульсации, в зоны головных ключей, в ящики – хранители мыслей.

Поезд задерживается. Природа вроде ничего, но поезд задерживается. Можно стоять и зябнуть на природе.

Сколько можно томиться в комнате, на обочине. Поезд задерживается.

Странно. Он никогда раньше не задерживался. Что, птицы своим ходом должны лететь? Их не возят на поездах?

Поезд задерживается.

И вдруг… Черное «а-а-а-а-а», пожирающее, идущее за тошнотой.

– Снимите, снимите мешок с головы, – шептал Валерик, но никого, кроме испуганной собачки, в комнате не было.

Голова спрятана в большом мешке, крепко там перевязана, а тело пытается без нее что-то нащупать, водит руками по песку, стеклышкам.

Находишься в маленькой комнате. Старая мебель: шкаф, диван, стул. Больше никого, но ощущение происходящей насыщенности, скрытой жизни, будто варятся какие-то страсти и не за окном, а прямо там, прямо в ту самую минуту. В глазах никого больше нет, но тело уверенно ощущает их присутствие. И даже не на уровне тревоги, а на уровне жесткости-мягкости. Та реальность, что проступает в комнате, – глубинна и сложна, просто скрыта на тот момент. Страшно, что шторка спадет, и это откроется во всех подробностях.

Рот – весь онемевший, набитый мятой.

– Уже третьего героинщика достаем сегодня с того света, – сказала улыбающаяся полная медсестра. – Ну что, очухался, идиот?

Валера открыл глаза. Он лежал на кровати, в окружении людей в белых халатах. Протрезвевший отец испуганно смотрел.

– Давно бахаешься? – строго спросил врач.

– Да он не наркоман, – сказал отец.

– Ну да. Давай посмотрим.

Врач внимательно посмотрел вены Валерика на руках, затем закатал штанины, проверил ноги.

– Что принимаем?

– Да ничего, он просто такой с детства. Голова у него часто болит.

– А вы же сказали, что он лежал на полу с этим на голове, – врач показал на валяющуюся у стены маску птицы.

Отец пожал плечами, поблагодарил и пообещал, что будет внимательнее присматривать.

– Ну? – сказал строго, как только врачи ушли. – И что это все значит?

– Следы, отпечатки того, что было «до». Заставить себя задуматься о времени в тех местах непросто. Существовали ли те места до приезда на поезде, а если и существовали, то в каких формах и что такое форма там вообще, – ответил Валерик.

Отец заплакал. Сел рядом с Валериком, сжал его ладошки в своих. От него несло перегаром, но опьяненности уже не было.

– Валера, сыночек. Что с тобой такое? Не пугай ты меня так. Ведь пять лет назад я так же зашел в комнату и нашел матушку, твою бабушку, лежа на левом боку. И ничего не помогло. Ни врачи, никто. Она мне всю жизнь про какие-то бочки и птиц рассказывала, я не слушал, даже раздражался. Не знаю, что с тобой было сегодня, но вот эту птицу, прошу, выкини из дома, чтобы ее больше никогда здесь не было.

Наутро Валерик пришел в гости к деду Яше. Много было тем для разговора. Хотелось-таки подробнее расспросить про театр, что заказывал маски, про пьесу, про другие их заказы и постановки. При этом он осматривал его старые маски на стенках с новой тщательностью, спрашивая у себя, какую бы попробовать. Валерику стало самому смешно от своего положения. Будто он пробовал на вкус жевательные резинки, ходил вдоль прилавка с коробками, улыбался, выбирал. Вот с апельсиновым вкусом, вот с малиновым.

Помимо десятков театральных и карнавальных масок животных, на стене висели непальские маски, используемые во время празднования Нагапанчами. Участники надевают маски, скачут по улицам, изображая мелких демонов. Валерик попросил одну из таких масок.

– Ну страшен! Ужас просто, – расхохотался Яша. – Слушай, а пойдем, как стемнеет, на кладбище бандитов пугать.

Валерика тоже схватил смех. Он вспомнил рассказы перешитого, представил перспективы.

– Они стрелять будут. Стремно как-то. Я пока – не. Не готов.

– Слушай, а куда ты их берешь, если не пугать никого? Что ты с ними делаешь?

– Просто. Изучаю.

– А, правильно. Я смотрел на них днями, годами, пока не изучил.

– Дед Яша, а такой вопрос. Ты же изучил все. Что в масках птиц есть особенного, чего нет в остальных масках?

Этот вопрос заставил Яшу задуматься. Он медленно подошел к маске с птицей, которую Валерик ему вернул, взял в руки и начал вглядываться. Смотрел с разных сторон, молча, внимательно, сосредоточенно.

– Да, есть кое-что. Страшные маски обычно – это маски демонов или инфернальных существ. Взгляни на эту непальскую маску. Таких сотни. А эти птицы – страшны, но это не демоны, суть другая. У маски есть внутренний закон и внешний. И в этой маске кажется, что внутреннее с внешним меняются местами. Я бы сказал, что эта птица скорее пугает саму себя, а не того, кто перед ней.

Яша еще раз сказал, что текст пьесы помнит плохо, ничего особенного в ней не было. Драма. А в финале кого-то эти птицы клевали.

– Театр ищет новый гротеск. Чего только не придумывают, чтобы зрителя удивить.

Валерик поехал в город. Нашел театр. Расспросил администрацию про пьесу и постановщиков. Оказалось, что театр уже давно не работает, а занимается сдачей в аренду своего зала для банкетов. А постановкой тоже занимались заезжие столичные арендаторы. Они почему-то решили поставить эту странную пьесу в глухомани, но спектакль так и не собрался,