в их собственную глубину. Едешь на поезде в самый глубокий свой ужас, но голова при этом растворяется в сладости. В сладости – это если колесами прокачался, а если нет, то в горькости. В поезде нет окон, нет дверей, одно лишь соприкосновение с рельсами.

– Ты тоже ждешь поезд? Если попробуешь заскочить, я тебя вытолкну. Сегодня поедем далеко, чувствую. Там будут бочки. Я не хочу с тобой в одной бочке оказаться.

Поезд подошел, повез. Но головная боль лишь усилилась, последние признаки реального в глазах зашторились, превратились в мутные пятна. Туманы, туманы, а дальше позолоты, вспышки. И вот пятна начинают проясняться, появляются очертания предметов, видимых вещей. Рельсы словно утопают в яме без дна, уходят и уводят с собой поезда. Да какие же это бочки! Это ямы со скользкими стенами, со стекающей черной водой. Вода холодная, льется прямо на голову, с неба, с земли, со стен, пространство давит, трясет.

Валерик открыл глаза. Над ним стоял перешитый и тряс его с полной силой.

– Ты че? Братушка, ты че? Под дозой?

Вокруг было все в воде. Перешитый вылил на Валерика несколько ведер, чтобы привести в чувства. Валерик поднялся, потрогал голову. Боль ушла, остались лишь отзвуки, зрение вернулось.

– Ну вот. А то думаю, что с тобой: уж не жмур ли тебя завалил?

Труп лежал на прежнем месте.

– Короче, тема есть. Ты пойми, я человек не пугливый. Но последнее время много думаю о вещах. Короче, тема такая. Едешь сейчас со мной. Схороним жмурика, постоишь со стволом, пока буду с ним париться, если черт появится, зарядишь в него.

Вот Валерик и пришел к своей мечте. Со стволом, с бандитом, на тачке, на разборку. Только несколько в нелепой форме, да не просто нелепой, а такой, о чем не расскажешь дворовым. Вывернутая в нелепость иерархия.

Они погрузили труп в багажник, сели в черную машину и поехали в ночь. Ночной район жил своей жизнью. Ночь хороша, по-своему тепла. Ночью можно делать скрытые от взглядов дела, сооружать образы, мчаться в черной машине по черной дороге сквозь черный воздух, и все это вполне по-ночному.

Человек в ночи кажется подвижным. Днем – нет: днем все движется, а ночью все застывает, если нет ветра и дождя.

– Ты чем по жизни занимаешься? – спросил перешитый.

– Рисую.

– Художник типа?

– Типа да.

– Художники – редкость, вокруг в основном спортсмены. Художник, значит, дар. Тебе надо в большой город, рисовать большие картины. Здесь не пробьешься. Здесь все нарисовано уже.

Кладбищенский сторож знал и уважал братву, не препятствовал, если те привозили мертвых приятелей по ночам. Более того, показывал правильные места, где можно их зарыть. Мелких врагов ведь можно и в лесу, их никто с собаками искать не станет, а вот конкретных комерсов и вражьих авторитетов лучше на кладбище: и сохраннее, и человечнее. Сторож указал перешитому место, проводил. Валерик крепко сжал ствол и принялся вглядываться в ночные картины.

– Запомнил? Увидишь черта – сразу же вали его. А я пока жмура провожу.

Бабушка рассказывала, что птицы появляются не всегда. Иногда можно просидеть в бочке долго – и ничего: просто тучи, облака, шумы. Видимо, их появление зависит от погоды. Если лежишь на полу на левом боку, то и в бочке окажешься прижатым к левому краю, а там проще укрыться, там нет бездонных скрежетов и слизи. Валерик один раз спросил, что находится за бочками. Бабушка помотала головой, пробубнила себе что-то под нос и ответила, что там нечеловеческое, неописуемое.

То неописуемое – неживое и немертвое, вернее, живое, но не в здешнем понимании. Если там водить руками по воздуху, тоже будет образовываться ветер, только ветер иной чувствительности, можно задохнуться бездной.

Перешитый суетился в привычном обряде, а Валерик смотрел по кустам, грозно управляя стволом. Перешитый уже практически закончил, как вдруг закричал. Валерик никого не увидел, направил ствол в первом попавшемся направлении. Перешитый дернулся, шлепнулся, поднялся, побежал к машине. И вот – да. Страшно действительно. Перед Валериком проявилось существо с самым страшным лицом из всех воображаемых. Лицо шевелилось, сползало, пульсировало; глаза, слитые со щеками, внимательно смотрели. Руки Валерика задрожали, но он удержал ствол и направил в существо.

– Приблизишься – выстрелю.

Существо спокойно подошло и вгляделось.

– Ты бандит?

– Нет, я просто. За собакой приглядываю.

– А, хорошо. А то я бандитов не люблю.

Так Валерик познакомился с дедом Яшей. Яша-бараша – так он сам себя называл за кудрявую голову и веселое лицо. Дед Яша действительно почти все время улыбался, шутил, радовался. Он был легендой в области, в городах. Лучший мастер масок. В далекие годы он окончил художественную академию, стал работать в театре, делать маски для сказочных постановок. Когда в театре появлялась необходимость в изысканной нестандартной маске, обращались к Яше. С годами он переехал в малолюдные места, выкупил несколько сараев, оборудовал их под мастерские. Из городов приезжали, платили, уговаривали, привозили эскизы. Яша делал все-все-все четко, красиво, качественно. Яша стал испытывать новые маски. Надевал, ходил по улицам, смотрел на реакцию людей. Одним вечером заглянул на кладбище, где и столкнулся с тщательным ритуалом местных серьезных людей. Их реакция понравилась, разогнала скуку.

– А я их не боюсь, пусть стреляют, – Яша с хохотом рассказал Валерику всю историю. – Ты же не выстрелил, и они не выстрелят. Они боятся неизвестного. Это перед себе подобными они смелые, а перед неизвестным как щенята: трусливые, ссыкливые, жалкие.

Дом Яши был завален книгами на разных языках о театре, карнавалах, ритуалах и тысячами рисунков масок. Случалось, что Яша сидел и смотрел на изображение какой-нибудь средневековой маски часами, вглядываясь в детали, входя в ее тайны.

Есть маски, приводящие в ужас. И ничего, как кажется, страшного в них нет, но смотришь и трясешься. Яша изучал шаманские маски и наставления в том, как пугать заблудших духов. Человека напугать просто, а вот блуждающего духа – вот это тема. Они сами кого хочешь напугают. Южноиндийские спиритисты использовали специальные краски, добываемые из животных выделений, окрашивали глаза, брови, ресницы, и предполагалось, что это работает.

Иногда Яша тихо хихикал, глядя на изображение старых масок. Будто разгадал, раскрыл хитрости.

Маска растворения, маска пряток. Карнавальные маски преодолевали кастовость, сословность. На ритуальных пиршествах, праздниках связей хозяева и рабы надевали маски и растворялись. В маске можно идти по улице вне личности, оставив себе лишь