работы. Вот моя работа связана с кладбищем. Так вышло. И важно не то, какая работа, а то, как тщательно и умело ты ее делаешь. И не только моя работа связана с кладбищем, но и многих моих друзей. И вот неделю назад мы сидели здесь, на этом самом месте. Я сидел, где сижу и сейчас, а на твоем месте сидел мой друг. Он пришел весь в чувствах, весь в беспокойстве. Что случилось? А вот. Рассказал он, что только что приехал с кладбища. Видел там черта. Черт вышел из кустов, напугал. Мы все эту шутку поддержали, посочувствовали корешу. А на следующий день пришел другой и рассказал то же самое. В темноте, в одиночестве, в ночном кладбище. Страшный, с уродливым лицом человека-животного ходит и поедает трупаки. Такая вот история. Веришь такому?

– Не очень, – ответил Валерик.

– Вот и я не верил. А вчера довелось мне туда съездить. Я не из пугливых. Но в такой жести не понимаешь, как двигаться. Лицо у него сползшее, нос длинный, животный, рот улыбающийся, уши как у зверька, тело человека. Тихо передвигается из кустов в кусты, ждет, когда трупак оставят, подсекает, набрасывается, съедает. Я стреманулся, даже ствол уронил, а когда поднял, начал по кустам стрелять, он уже скрылся. Знаешь, я многое понял вчера. Не так мы живем. Дело не в общей ненависти, не, а в отношении к реальному. Посмотри, какие звездочки на потолке. А представь, что тебя пристрелили на разборке. Не, это не страшно. Страшно то, что твой трупак привезут, а этот тип придет и тебя сожрет, и будешь смотреть в него мертвыми глазами, а ничего сказать не сможешь. Вот, вот где самая жесть.

Кошмар зашел в бар, кивнул перешитому.

– Я же тебе говорил вчера прийти, – строго сказал Валерику.

– Не смог, сильно извиняюсь. Такое больше не повторится.

– Я не знаю, Кошмар, – душевно начал перешитый. – Мне хочется превратиться в космическую пыль, разлететься среди этих звезд.

– Не туда начал ты думать. Не волнуйся, если что, тебя люди в плотный гроб упакуют, зароют поглубже, никто не сможет достать.

– И охрану поставьте около могилы, чтобы сорок дней кто-нибудь сторожил. Сорок дней душа с телом имеет связь, и если кто трупак сгрызет, он может и до души догрызть.

– Это уже не обещаю. Ты человек уважаемый, но сорок дней людей напрягать из-за твоих страхов нельзя, сам рассуди. Или проплачивай им работу заранее, тогда все четко.

– А проплачу. Тема важная. Беда в том, что и не мочкануть его. Страшен сам факт существования таких существ. Одного застрелишь, другой придет. Ты же не знаешь, сколько их живет.

Спокойная темная природа около бара. Деревья, площадки, тусклые огни в далеких домах. Без разнообразия. Кошмар и Валерик вышли из бара, оглянулись в сторону перешитого.

– Бандит – человек чувствительный, его смущает все непонятное, – Кошмар улыбнулся. – А я не люблю истерики и излишнюю суетливость. Садись в тачилу. У меня нормальные колеса, черные.

Они поехали по дорогам района. Валерик внимательно смотрел в окно, желая выцепить там хоть кого-нибудь из знакомых, чтобы те увидели его положение. Положение серьезное, общение серьезное.

– Отец попросил взять тебя на работу. Работа у меня сложная, и брать на такую работу сына хорошего человека – это не то что ему помочь, а наоборот. Поэтому будешь спокойное делать. Любишь животных?

– Ну так. Как все.

Только Кошмар приоткрыл дверь своей квартиры, к нему подбежала с радостным лаем маленькая собачка, стала ласкаться, прыгать.

– Вот, мой друг, будешь ухаживать за ним. Дам тебе ключи от хаты. Выгуливать, кормить. Такая работа. И тачку мою мыть. В общем, все. Платить буду нормально, как на хорошей работе. Приходишь каждое утро, каждый вечер, выгуливаешь собачку, покупаешь мясо на рынке, кормишь. Когда приходишь, сначала звонишь в дверь. Если не открываю минуту, открываешь своим ключом. Все понятно?

На следующий день Валерик рассказал дворовым все, кроме содержания своей работы. Сказал, что работа связана с опасным и что рассказывать о ней запретили. Никто не поверил услышанному. Но Валерик рассказал все в деталях и слишком правдоподобно, поэтому, с учетом головных приступов Валерика, посчитали, что его люто приглючило.

– Тебе надо инвалидность получить. Бабло просто так будут давать по жизни. Ты же инвалид на голову, реально. Какие черти на кладбище? На кой ты нужен Кошмару на разборках?

Человеческое скрыто за окнами, за плотными шторами. Можно идти мимо дома, вглядываться в окна. Ничего не увидишь: так специально окна и сделаны, чтобы с внешней стороны ничего не видеть. А внутри там невообразимое. В одной квартире страшный бред лежащего в кровати деда, в другой семейная драма, в третьей неизвестные сексуальные игры – и все это по соседству, близко, но независимо, разделено стенами. И за каждым окном свои мечты. Мечты по квартирам распределяются хаотично: кто-то мечтает об урожае на огороде, кто-то – о влиянии на криминальных склонах.

Так бы и шло, если бы однажды Кошмар не подвез вечером до дома Валерика. Дворовые увидели, из чьей машины вылез Валерик, сползли по стенкам от удивления. Вот такой расклад. Валерик, естественно, тоже заметил, что его заметили, но виду не подал, приятельски махнул Кошмару на прощание и заскочил к себе в подъезд.

– А ты был на серьезных стрелках? – спросили на следующее утро.

– Был, но не участвовал. Чисто в тачке отсиделся, когда жарили. Выезжать приходится немало. Но обычно – так, мелочь: выйдешь со стволом, посмотришь, на тебя посмотрят, кто-нибудь договорится и все.

– А покажи ствол.

– Я сдаю его, когда возвращаемся. Мне чисто для дела выдают.

В дворовых была зависть. Внешне Валерик от них ничем не отличался, но ему по какому-то странному раскладу повезло – он пробился, укрепился. Вести о его новом положении быстро разлетелись по всему району, что дало ему возможность ходить где угодно без обретения проблем – даже около южных гаражей. И Валерик этим положением вполне наслаждался, прогуливался, ловил взгляды и уважение. А работа оказалась и впрямь несложной. Он приходил дважды в день, выгуливал собачку, кормил ее, иногда ждал, когда вернется Кошмар, мыл его машину, получая за это нормальную зарплату.

В уме Валерика рассказы о кладбищенских чертях соединились с рассказами бабушки о страшных птицах. Видимо, это нечто внутреннее, что порой становится внешним. А все его ужасы лежат в далеких местах железной дороги, там, куда направляются внутренние поезда во время приступов.