Оттарабанив кончиками пальцев на лакированной столешнице короткий и незамысловатый ритм, я мягко улыбнулся:

– Моим людям необходимо будущее. Постоянное место работы, регулярная заработная плата, уверенность в завтрашнем дне и… ваше имя, дядя Дай. Оно дарует им защиту против тех, кто захочет отомстить мне, обрушив свой гнев на людей рода Хаттори. Я теряю всего лишь деньги. Придётся на время затянуть пояс потуже, а там, глядишь, и трофейные деньги подоспеют. И… я благодарен вам. За всё, что вы сделали и продолжаете делать. За то, что выполнили мою просьбу без долгих споров.

– Составленный твоими юристами договор опасен. Я могу и не вернуть тебе корпорацию, – Охаяси Дай вернул мне не менее добрую улыбку. – На что ты рассчитываешь? Или это испытание?

– Честь и дружба, – пожав плечами, легкомысленно ответил я, ни капли не сомневаясь в принятом решении. – Но я вынужден просить вас о прощении. Ведь мой поступок в клане могут расценить как трусливую попытку прикрыться именем Охаяси и коварный обман.

– И как людям клана стоит расценивать твой поступок? – с любопытством спросил Дай, бросив на меня хитрый, с лёгким прищуром взгляд.

– Акт доверия. Мне больше нечего добавить, дядя Дай.

– Наглец… – констатировал глава клана, пару раз хлопнув в ладони. – Жаль, что твоя судьба сложилась столь запутанно. Анеко могла бы стать отличной женой для столь выдающегося молодого мужчины.

– Боюсь, что ронину не пристало заключать помолвку с юной девой из рода с кристально чистым именем, – спокойно кивнул я, соглашаясь со сказанным и тут же озвучивая контраргументы.

Охаяси Дай откинулся на спинку своего кожаного кресла и на какое-то время снова замолчал, вновь препарируя меня долгим пронзительным взглядом. Встретившись с ним глазами, я чуточку вздёрнул подбородок и дёрнул уголком рта, обозначая ухмылку.

– Ты гордишься своим статусом… – заключил глава клана и точь-в-точь повторил мою нехитрую мелодию, оттарабанив её костяшками пальцев.

– Он дарует мне право самому выбирать то, как поступать. Вне зависимости от общественного мнения и традиций.

– Право выбора? Сомнительное приобретение. Что ты о нем знаешь, Леон?

– Лишь то, что всё это время я был его лишён. Теперь же никто не повлияет на мои решения – можно уберечь своих людей от беды и доверить наследие родителей другу, не оглядываясь по сторонам, не опасаясь шёпота и пересудов. Это ли не выбор?

Вопреки моим ожиданиям, от собеседника не последовало согласия. Дай неторопливо развернул кресло и плавно, с едва заметной долей неохоты встал из него, чтобы пройтись по своему кабинету. Глава клана Охаяси предпочитал редкий среди наших соотечественников стиль – смешение традиционных деталей интерьера с классическими европейскими, из-за чего помещение выглядело в духе эпохи Реставрации Мэйдзи.

Сделав несколько шагов до стойки с мечами, Дай после недолгих колебаний остановил свой выбор на ничем не примечательном тати. Скромные лакированные ножны чёрного цвета, без узоров и накладок, ярко выделялись среди всех прочих, а скромная оплётка длинной рукояти не могла похвастать даже цветными нитями в тесьме. Тихий скрежет клинка, покидающего ножны, стал вступительным аккордом к нашему разговору.

– Путь воина неизменно ведёт нас от рождения до самой смерти, – размеренный речитатив Охаяси взломал повисшую в воздухе тишину. – Это путь познания, путь обретения силы. Воспитание воина определяет его поступки, позволяя отмести всё лишнее и преодолевать возникающие перед ним преграды. Его дух закаляется в страданиях, что причиняют непростые решения.

Глава клана плавно развернулся, выполняя несложное ката – свистящий в воздухе изогнутый клинок обозначил три вида защиты и три направления атаки.

– Воин лишён права выбора. Его долг – защищать тех, кто в этом нуждается. Защищать, даже если это означает его неминуемую встречу со смертью, – я продолжил его мысль, поднимаясь из кресла и делая шаг навстречу устремлённому мне в грудь мечу. – Но самурай ограничен в методах!

– Самурай, как ты верно заметил. Не воин, – парировал Дай, сверкнув глазами и смазанным от скорости движением возвращая клинок в ножны. – Этому мечу семь сотен лет. Выковавший его мастер во время создания оружия руководствовался лишь одной мыслью: да будет мир! Что плохого в подобном ограничении? Чем большую силу ты обретёшь, а в этом я не сомневаюсь, тем меньше у тебя останется выбора. Ведь обратить Силу возможно лишь на добро или… зло.

– Добро или зло?! – эмоционально спросил я, несогласно мотнув головой. – Убийство всегда будет злом. И раз для защиты своих людей мне придётся убивать вновь, я не хочу притворяться тем, кем давно не являюсь! Я не хочу прощать убийц и предателей! Добро бессильно что-либо изменить…

– Постигшее тебя разочарование не должно менять взглядов. Не должно сталкивать с Пути, – попытался возразить Дай, взяв меня за плечо, встряхивая и заглядывая в глаза.

Его слова сумасшедшим и многократным эхом отражались в моём сознании, повторяясь вновь и вновь, перебивая мысли и заглушая голос моего разума до тех пор, пока дух не взбунтовался.

– Довольно с меня! Довольно! Я всю свою жизнь живу по кодексу! – закричал я ему в лицо, не сдерживая гнева и хлынувших из глаз слёз. – Хватит! Моя семья отдала за них жизни! Они погибли, потому что так велела честь! Так велел долг! Мои люди сражались вопреки всему и шли со мной на смерть! Ради чего? Ради предательства?! Тогда я больше не хочу быть воином, которого предают те, кого он защищал. И у меня будут свои методы!!!

Стоявший напротив меня мужчина остался бесстрастен, не впитывая, но отражая выплеснувшиеся на него эмоции. В нём не было ни сочувствия, ни понимания, ни всепрощения…

И я был благодарен ему за это.

– Прошу простить меня, дядя Дай. Видимо, мне больше недостаёт Силы быть воином. Позвольте мне покинуть этот дом. Меня ждут те, кто нуждается в моей защите…

– Не важно кто ты: самурай или ронин. Пройти Путь до конца позволяет лишь сердце. Сейчас твоё сердце кровоточит болью и пылает сомнениями. Это только твой Путь. И ты должен пройти его сам, – столь же бесстрастно произнёс Охаяси Дай на прощание и обозначил поклон. – Надеюсь, что мы с тобой ещё увидимся, воин…

Ещё не существует науки, способной доподлинно объяснить природу души и чувств человека. Именно «душа» является самой яркой его отличительной особенностью от прочих разумных существ. Никто ещё не доказал факта её отсутствия. Ведь в существовании этой самой «души» мало кто по-настоящему сомневается, признавая за жизнью право на нечто непостижимое разумом.

Взамен люди столетиями спорят о побудительных причинах чувств, без тени сомнений пытаясь объять необъятное и, наконец, провести чёткие границы, дабы постигнуть саму суть своего устройства. Чтобы в конце пути, обессилев после многочисленных попыток, было не так стыдно признавать своё поражение.