– Я считаю, – ответил он, – что есть слабостьи есть сила. Есть искусство хорошее и искусство плохое. Вот в этом-то и состоитмоя вера. В настоящее время мы занимаемся тем, что можно назвать плохимискусством, и оно не имеет никакого отношения к добродетели!

Если бы в тот момент я сказал все, что думал о самомнении инапыщенности буржуа, наш разговор мог превратиться в настоящую схватку. Ибо ябыл твердо убежден, что наша работа в театре Рено во всех отношениях приноситгораздо больше пользы, чем то, что делается в больших театрах. Скромнее,незаметнее была лишь внешняя оболочка. Ну почему все эти джентльмены,представители буржуазного класса, в том числе и мой друг, придают такоеогромное значение внешним проявлениям? Почему он не в состоянии заглянутьдальше поверхности?

Я вздохнул.

– Если даже добродетель и существует, – сновазаговорил Никола, – то я нахожусь на противоположной от нее стороне. Я саместь зло, я купаюсь во зле. Чихал я на твою добродетель! Если хочешь знать, яиграю на скрипке вовсе не для тех идиотов, которые приходят в театр Рено. Яиграю только для себя и ради себя, ради Никола!

Я не желал больше слушать его. Пора было ложиться спать.Однако наш разговор ранил мне душу, и Никола понимал это. Едва я началстягивать с себя сапоги, он подошел и сел рядом со мной.

– Прости меня, – произнес он расстроенным тоном,так отличавшимся от того, каким он говорил со мной, что я не удержался ивзглянул на него. Он выглядел очень молодо и казался настолько подавленным… Яобнял его и попросил выбросить все это из головы.

– От тебя исходит какое-то сияние, Лестат, –сказал он. – Ты обладаешь необъяснимой силой, которая притягивает всех,кто тебя окружает. Ты не утрачиваешь ее даже в минуты гнева или растерянности…

– Это все лирика, – ответил я. – Мы оба оченьустали.

– Нет, это действительно так. Внутри тебя сияет почтиослепительный свет. А во мне есть только темнота. Иногда мне кажется, что такаяже темнота завладела и тобой – там, в кабачке, когда ты задрожал и расплакался.Ты не был готов к этому, а потому оказался беспомощным перед нею. Я пытаюсьуберечь тебя от этой тьмы, потому что отчаянно нуждаюсь в том свете, который тыизлучаешь, а тебе темнота не нужна.

– Ты просто безумец! – воскликнул я. – Еслибы ты сам мог услышать свой голос, свою музыку, ту, которую, как тыутверждаешь, исполняешь для себя, то перестал бы видеть темноту. Поверь, Ники,ты непременно увидел бы свет! Унылый и безрадостный – согласен, но все же свет.А свет и красота существуют в тебе нераздельно и проявляются тысячами своихформ.

На следующий вечер наше представление имело особенно большойуспех. Зрители живо реагировали на все происходящее на сцене, тем самымвдохновляя нас на все новые и новые трюки. Я проделал несколько новыхтанцевальных па, которые, как ни странно, на репетициях казались не особоудачными, а сейчас, во время спектакля, были восторженно приняты публикой. Никивеликолепно исполнил одно из собственных сочинений.

Уже почти в самом конце представления я вдруг снова увиделтаинственное лицо, заставившее меня испытать столь сильное потрясение, что яедва не сбился с мелодии и не забыл слова.

На какой-то миг мне показалось, что перед глазами всеплывет, а голова идет кругом.

Когда мы с Ники остались наедине, я вынужден был рассказатьему об этом, о странном ощущении, будто я заснул прямо на сцене и увидел сон.

Поставив на узкую каминную полку стаканы с вином, мы сиделивозле огня, и я заметил, что Никола выглядит все таким же усталым и удрученным,как и накануне.

Мне не хотелось расстраивать его еще больше, однако я не могне рассказать ему о таинственном лице.

– А как он выглядел? – спросил Никола, протягиваяк огню руки, чтобы согреть их.

В окне за его спиной я видел покрытые снегом городскиекрыши, и это зрелище заставило меня поежиться от холода. Меня угнетала теманашей беседы.

– В этом-то и состоит весь ужас, – ответиля. – Я всегда вижу только лицо. Возможно, он одет во что-то черное – вплащ, может быть даже с капюшоном. Но это очень белое и абсолютно чистое лицопохоже скорее на маску. Черты его выделяются так резко, что кажется, будто ониобведены черным контуром. Оно мелькает всего лишь на миг и при этом заметносветится. А когда я снова бросаю взгляд туда, где он только что стоял, лицобесследно исчезает. Конечно, в моем рассказе все выглядит несколькопреувеличенным. На самом деле все происходит как-то иначе, мягче, что ли… и еговнешность… но все же…

Мой рассказ, похоже, потряс Никола ничуть не меньше, чемменя самого. Он не произнес ни слова, однако лицо его заметно смягчилось иутратило горькое выражение.

– Знаешь, – очень мягко и совершенно искреннезаговорил он, – мне не хотелось бы тешить тебя напрасными надеждами, но,вполне возможно, ты и в самом деле видишь всего лишь маску. А что, если этотчеловек из «Комеди Франсез» и приходит сюда специально, чтобы посмотреть натвою игру?

Я лишь покачал головой.

– Хотелось бы мне, чтобы это было так. Но никто ненаденет на себя такую маску. Расскажу тебе кое-что еще…

Он молча ждал, и я не сомневался, что дурные предчувствия вкакой-то мере передались и ему. Он протянул руку и, взяв бутылку за горлышко, налилнемного вина в мой стакан.

– Кем бы он ни был, ему известно о волках, –выпалил вдруг я.

– Известно о чем?!

– Ему известно о волках, – повторил я, но на этотраз не очень уверенно. Я словно вспоминал сон, который не в силах былзабыть. – Он знает, что там, дома, я убил волков. Знает и то, что мой плащподбит изнутри их мехом.

– О чем это ты? Ты что, разговаривал с ним?

– В том-то и дело, что нет! – воскликнул я. Всеказалось мне таким неясным, смущало и тревожило меня. Я вновь почувствовалстранное головокружение. – Именно это я и пытаюсь тебе объяснить. Яникогда не говорил с ним, даже близко к нему не подходил. И тем не менее емувсе известно.

– Ах, Лестат, – с полной нежности улыбкой,откинувшись на скамье, воскликнул Никола, – в следующий раз тебе привидятсяпризраки! Никогда в жизни мне не приходилось встречать людей с таким богатымвоображением, как у тебя!

– Никаких призраков нет, – тихо ответил я,раздувая огонь и подкладывая в него куски угля.

Никола стал вдруг серьезным.

– Так откуда же, черт возьми, мог он узнать о волках? Иоткуда ты…