В грузовике находилось семнадцать боевиков, и они были абсолютно самодостаточны. С десантниками их роднила только забота об оружии – они постоянно чистили стволы. У большинства вряд ли имелся даже собственный молитвенный коврик. Они вдохновлялись перспективой мученической смерти. Голод, наводнения, малярия, кое-как сросшиеся или вообще не сросшиеся кости, прогнившие в челюсти дыры, инфекции, целая гамма психических расстройств – их судьба в любом случае и в любом месте будет поистине средневековой. Их никто не хватится. И пусть им не хватало здравого смысла, информации и снаряжения, фатализм придавал им стойкость, которой не было у десантников.

Он попытался завести разговор с Саифом, но они снова ехали по разбитой дороге, и сквозь шум было ничего не понятно. Воцарилось напряженное молчание.

Где-то по дороге земля стала мертвой. Ее выжгло солнце. Трещины в почве, еле заметные на итальянской плантации, стали такими глубокими, что в них можно было упасть. Из них торчали корни и камни. Безжизненная земля тянулась сколько хватало глаз. Ему хотелось пить. Он мечтал о воде. Собирался дождь. Все это чувствовали, ощущали его близость, его тяжесть. Свет померк, а облака потемнели и набухли. Он скреб руки связанными кистями, пока под ногтями не скопилась кровь, перемешанная с пылью. Его кусали блохи. Грузовик ехал по иссохшим землям, и его тянуло в сон. Когда он проснулся, в голове стоял туман. Лицо горело, кожа была соленой на ощупь. Дождь так и не пошел.

Они поставили грузовик под акациями. День клонился к вечеру. Он совсем вымотался. Попросил, чтобы ему дали помочиться. Ему развязали руки и отвели его в кусты. Он подхватил какую-то инфекцию, и процесс был мучительным. Сначала моча еле капала, потом пошел гной, и только потом ударила струя. Рядом стояли лагерем погонщики верблюдов – он понял это по запаху. Медленные, бегущие вразвалку пукающие звери и пахли так же, как двигались. Пока боевики ставили лагерь, его привязали к дереву. Старшим был Касаб, после него – Саиф. Остальные были совсем мальчики. Они расстелили одеяла. В небе, затянутом облаками, стали появляться звезды. Все они ничего не знали о походной жизни, не могли ни найти защищенную площадку, ни выбрать место для костра так, чтобы ветер не нес дым прямо на людей.

Дождь пошел ночью. Ливень, такой внезапный и сильный, что даже самые набожные выкрикивали проклятья. Оружие и одеяла бросили обратно в грузовик. Места там не хватало, и его заставили лечь под грузовик вместе с несколькими боевиками. Брезент порвался, и скоро к ним присоединились остальные. Они жались друг к другу, в небе сверкали молнии, слышался крик верблюдов, а Касаб хрипло читал молитву. Раздался крик. Его вытащили наружу, он стоял, ничего не видя из-за дождя, почти тонул, а потом увидел боевика, скорчившегося за колючим деревом, и антилопу, бьющуюся в грязи, и львицу, прикрывающую нос лапами.

Когда дождь поутих, они снова легли под грузовик и слышали, как ест львица, и его посетило странное чувство. Он ощутил скорость, с которой несется по миру, почти не останавливаясь, и понял, что львы многие тысячи лет ловили копытных животных под прикрытием дождя в пустыне, и что звук охоты в темноте переживет его и всех людей вообще, и грязь под грузовиком тоже переживет.

Чуть позже, в нереальном свете молнии, он заметил еще одну охотящуюся львицу. Худую, с геральдически воздетым хвостом, изогнутым, как русло реки, у которой он вырос. Кто-то поднял автомат, и это сбивало с толку, вокруг молились, хотелось помочиться, из двигателя капало, ему казалось, что он сделан из сахара и растворяется, фонарь, факел, а потом ничего, пустота. Он увидел, как боевик берет львицу на прицел, и крикнул: «Нет». Курок так и не был спущен, Саиф выпрыгнул из кузова и пнул стрелка так, что тот упал в грязь, и ударил еще несколько раз. То ли он наказывал его, то ли просто утверждал свою силу. Но львица успела уйти.

Ночь продолжалась. Москиты жужжали между телами и валом грузовика. Все они были алы от крови, которая могла принадлежать боевикам, ему самому, верблюдам. Он никогда не чувствовал себя настолько далеко от дома.

Кто он? Не космонавт, плывущий в пустоте, когда выход в открытый космос прошел неудачно. Несмотря на все лужи, он не акванавт. Просто неудачливый шпион, привязанный к мальчикам и мужчинам, которые хотят либо обратить его в свою веру, либо убить. Они не понимали, откуда он пришел, что у него в голове, что он думает о своей стране. Им неведомы были его воспоминания о Сассуне, о деревьях, о перелазах, изгородях, о кремнях, торчащих в глине йоркширских полей, или о другом, наносном, о суете городской жизни, друзей, лиц, шума и цветных пятен вечеринок в Фулхеме.

Они прошли тренировочные лагеря и видели свет, которого он не видел. Лицо? Он не знал. У ислама нет лица.

Нет, он читал Коран, он сочувствовал палестинцам, как и многие разведчики. Он много дней шел пешком по вражеским землям, чтобы увидеть Джамский минарет в Афганистане. От этой красоты он расплакался. Взгляды у него были самые традиционные: он не поддерживал политику умиротворения. Если бы в мусульманском мире строили церкви и лаборатории… читали Вольтера в каждом медресе.

А гей-бары и нудистские пляжи на Саудовской Ривьере могут подождать. Что бы он ни говорил в плену, на самом деле он ни во что не верил. Мусульмане были вооружены мечом Корана, и в том была их сила… и поэтому они были ему отвратительны.

Дождь шел всю ночь, и на следующее утро из земли вылезло множество крылатых термитов. Он прислонился к стенке кузова, и капли воды текли по щекам, как слезы. Капли падали в костер, и мокрые термиты блестели в свете восходящего солнца. Капли были прекрасны. Неудивительно, что мусульмане считают рай садом, где всегда идет легкий дождь. Неважно, находится ли рай на этой планете или в другом месте, но дождь там точно идет.

Трава, колючки, площадка, на которой они спали, дно грузовика – все стало серебряным от десятков тысяч крыльев термитов. Привязанные к земле, слепые, термиты умирают в тишине, не так громко как пчелы, не протестуя, в одиночестве. Он смотрел на них и заставлял себя верить, что этот единственный полет приносит им экстаз, для которого они и эволюционировали, и в тот момент, когда они отбрасывают крылья, венцом творения, смыслом их жизни становится не смех или речь, а единственный, невероятной силы оргазм.

Боевики собирали термитов и жарили их на завтрак. Ему дали плоский хлеб вроде питы, наполненный насекомыми. Он вгрызся в лепешку и почувствовал сначала хруст, потом кислый сок на губах.

Ему позволили пройтись с Саифом, и они нашли остатки ночного львиного пиршества.

– Ты спас львицу и ее детей, – сказал он.

– Здесь везде наше поле битвы, – ответил Саиф.

Светило солнце. Боевики сушились сами, сушили одежду и оружие. Они казались заметно чище, чем вчера.

Когда погонщики верблюдов ушли, они проехали сквозь лагерь, выкрикивая непристойности. Он не понимал, что именно, но звучало это достаточно нагло. Кочевники были дикарями, которые оскопляли своих врагов и делали из отрезанных гениталий мешочки. Несколько мальчиков побежали за ними. Кочевники вернулись и кричали оскорбления в ответ, сквозь сжатые зубы, как кошки. Кто-то из них поднял ружье, другие бросились в укрытие. Зазвучали выстрелы. Кочевник с ружьем рухнул мертвым. Они погнались за другим и выстрелили ему между лопаток. Он упал в кусты.