С утра до вечера он мог, ничего не делая, сидеть, разговаривать и смеяться. Он знал все те углы и пивнушким, где собирались каморники и молодёжь со двора. С очень многими он был знаком. Сетовал, что его несправедливо и бесчестно выгнали, за что был очень зол.

Одни ему потакали, другие спорили, разрывать с ним отношения никто не думал.

Один Хинча, когда они встречались, хмурился и отворачивался, знать его не хотел. Ему тоже Страш клялся отомстить.

– Пожалуй, умру, если этого гордеца не доведу до темницы, пока как пёс в конуре не сдохнет.

Однако этим не перед кем не хвалился, потому что у Хинчи было больше друзей, чем у него, а так как королева была к нему милостива, король тоже, он высоко задирал голову и Страша вовсе не боялся.

Одроваж был не таким хитрым, не мог также договориться, чтобы заключить видимый мир и им воспользоваться. Обратно на двор не ломился, но ходить на Вавель и общаться со старыми знакомыми никто ему запретить не мог. О том, что он был в Литве и служил Витовту, живая душа не знала.

У Страша при принцессе Ядвиге была девушка, дальняя родственница, Салка из Залуча, за которой, как утверждали люди, он ухаживал и, несмотря на родство, был готов жениться на нет.

Попасть к ней на двор для него не представляло труда, а родственница при принцессе служила предлогом, почему так часто его там видели.

Как все старшие и младшие женщины, окружающие Ядвигу, Салка была недругом королевы Соньки. Любовь к бедной сироте пробуждала ненависть к мачехе. В этом кругу придумывали сказки, повторяли слова королевы, вложенные в уста, и угрозы.

Женщины, бодрствующие при Ядвиге, держали её в постоянной тревоге то ядом, то покушением на её жизнь. В эти самые удивительные слухи верили и оттуда они плыли дальше в свет.

Когда коронация была решена, около Ядвиги долго не прекращался плач, предсказывали ещё более страшное будущее, ссылку куда-нибудь в Хецин, или в отдалённый пустой замок.

Этих домыслов не скрывали от принцессы, сердце которой наполнялось ещё пущей ненавистью к мачехе.

Если король, приехав в Краков, не спросил о дочке и не увиделся с ней, из этого сразу делали наихудшие выводы, приписывая влиянию королевы.

Страш служил хорошо, приносил из города то, что там наслушался, выносил, что там болтали женщины, добавлял и малость своего. Встречаясь со старыми приятелями и товарищами на своей дороге, во дворах и замковых прихожих, он беседовал с ними, черпая от них то, что они знали о короле и королеве.

Поэтому он мог дать знать в Вильно не только то, что там делалось, но но о чём догадывался и что предвиделось.

Ничего не проходило мимо его глаз и ушей. Точно наперекор Хинчи, который каждый день с ним встречался, Страш свободно кружил по замку, уверенный, что его никто выгнать не посмеет. У Хинчи было много друзей, так же как он, криво смотрящих на Страша, но ни один из них связываться с ним не хотел. От слова легко дошло бы до корда, до которого и он, и Одроваж были скорыми. Но Хинча кипел и угрожал.

– Если бы я знал, как этого Страша отсюда сбыть, – говорил он своим друзьям, Яну из Конецполя и Петраша из Шекоцин, придворным королевы, – ни одного часа его бы тут не терпел, так он мне тут смердит, смотреть на него не могу.

Советовали по-разному, и ничего не придумали, пока Хинча однажды вечером не шепнул Мальскому, охмистру королевы, что уволенный Страш не случайно тут крутится и, наверное, через свою родственницу, Салку из Залуча, подговаривает принцессу Ядвигу против королевы.

Прежде чем нашлось этому доказательство и причина удалить Страша, он тем временем через свою подругу рекомендовался к принцессе, а она обещала попросить отца заступиться за него, чтобы сделали его при ней каморником.

Ягайлло, когда только мог, рад был исполнить желание дочки, и на её просьбу дал знак рукой, что разрешает. Таким образом, Страш, хотя никаких дел уже не имел, добился права остаться при дворе.

Когда однажды охмистр, встретившись с ним во дворе, спросил, по какому праву он постоянно сюда влезает, когда по королевскому приказу должен был удалиться, Страш почти дерзко ему отвечал, что Ягайлло разрешил ему остаться при дворе принцессы.

Так вот, не было возможности от него избавиться, но Хинча, собрав придворных королевы, которые были на его стороне, потребовал от них, чтобы никто из них не общался со Страшем, не разговаривал и знать его не хотел.

Пётр Куровский, Ваврин Заренба из Калиновой, Ян Краска, Ян из Конецполя, Пётр и Добеслав из Щекоцин все связали друг друга словом, что не будут со Страшем знаться и общаться.

– Мы слуги королевы, которую он посмел хулить, – говорил Хинча, – и простить ему этого мы не можем.

По примеру этих нескольких юношей, что всем там заправляли, по данному знаку, другие замковые урядники, каморники, старшая служба тоже стали так сторониться Одроважа, поворачиваться к нему задом, не слушать приветствий, не смотреть на него, так что когда он шёл или возвращался от принцессы, ни с кем не мог перемолвиться словом и никто к нему не обращался. Все от него бежали как от чумного. В Страше возмутилась кровь, но что ему было делать?

Оставалось одно: или выезжать со двора, или искать зацепку и рассправиться. Последнее казалось неизбежным. Однако Страшу нужно было найти виновников в городе, потому что в замке было опасно обнажать меч. Кто бы первый это допустил, тому бы так просто это не прошло.

Итак, он поджидал у тех пивнушек и кабаков, куда иногда приходила молодёжь, чтобы играть в запрещённые кости.

Хинча, Петраш из Щекоцин и Ян из Конецполя сидели однажды у Стана на Гродской улице, когда Страш вбежал в избу, может, не зная, сколько их там было. Едва прошла минута, когда по избе разошёлся ужаснейший крик, так что его было слышно даже на улице, и прибежала городская стража, но дверь была заперта на засов. Достучаться до них было невозможно.

Крик прекратился, в избе воцарилась тишина. Хозяин привёл слуг к окну со двора, чтобы оттуда легче попали в избу. Там нашли открытую ставню, висевшую на одной петле; заглянув внутрь, увидели только израненного Страша на полу, плавающего в луже крови.

Корчмарь сразу прибежал осмотреть, остановить кровь и перевязать, раны оказались не смертельными, но лечиться