не пустяковый, — задумчиво протянул Серёга. — Конечно, давно, ну очень давно это было. Тот изобретатель тогда и человеком-то еще не был и считается, что именно взяв в руки палку, он постепенно и превратился в человека. Но что тебя-то здесь восхищает? Можно, ведь, и рукой двинуть…

— Что ты! — Категорически отверг такую возможность Алик. — Я рукой не могу, так и убить можно. Жалко же!

— А палкой по голове тебе его не жалко?

— Жалко. Но я чуть-чуть, чтобы только он понял. Я не для кайфа. Работа у меня такая. Хотя есть у меня в отряде бойцы, готовые оттянуться по-полной, но со мной не забалуешь.

— И ты говоришь им «Уйди — умрешь»?

— Нее… «Пойдешь под трибунал».

Везде можно оставаться человеком, — подумал Сергей Семёнович.

Нет — и всё!

Вагон был полон, в билетной кассе не наврали, но три часа можно было обойтись и без места в купе. Сёма положил локти на раму и подставил голову ветру. Приятно было рассеять взгляд между кленами, домишками, босоногими девчонками на лугах и всегда чем-то обиженными воронами. Сёма был доволен: план выполнен, потерь нет. Стоило ли вздыхать по поводу заплывшего глаза? А ведь чуть было не спустил в помойку тёткино наследство, он пошевелил пальцами свое сокровище в кармане.

Его удовлетворенность самим собой неожиданно прервала рука, которая легла на его плечо и легко повернула спиной к окну.

— Спички есть?

Сёма дал, — попробуй отказать такому бугаю. — Попутчик закурил и подмигнул так, как будто что-то знал о нём или догадывался.

— Только что сел?

— Да, а ты? — Сёма подумал: «Смотрит, как в замочную скважину, чем я ему не угодил»?

— А я от самого Сочи. И ещё почти четыре дня осталось. А с глазом у тебя что, с кастетом не поладил?

— Нет, это кулак. Кастетом было бы — живописней.

— Кулаком? — покачал головой сосед по вагону. — С любовью приложились.

— Ну да, с любовью. Точнее, за любовь.

Сёма повернулся к окну, считая, что разговор окончен, но рука легла снова и снова его развернула. Это у него очень естественно выходило, без всякой злобы. Лицо у попутчика было, как у старого друга, но Сёма таким не доверял.

— Пойдем ко мне, я один еду. У меня коньячок остался.

Сёма хотел отказаться, но тот руку с плеча не снял, и пришлось идти.

Он и в самом деле ехал совершенно один. Это было странно, потому что Сёма билет не достал и пришлось договариваться с проводником.

— Располагайся, — протянул тот руку, — Костя.

— Сёма. — Он неуверенно пожал обширную ладонь. — Ты что, всё время один едешь?

— Нет, девушка недавно вышла. — Он тяжело вздохнул, выплеснул за окно чай, достал из баула непочатую бутылку и налил в стаканы. — Понимаешь, так она ничего, красивая и все такое. Но вредная, как спичка на ветру. Целовать — можно, трогать — пожалуйста, раздевать — с трудом, но позволяет. А как до главного, так — «Нет» — и всё. — Он глубоко затянулся и посмотрел на Сёму немного недоверчиво.

Таких, как Сёма, Костя тоже интуитивно недолюбливал, антипатия у них возникла взаимная. Но Костю мучили угрызения совести, и ему трудно было оставаться наедине с самим собой.

Сёме было, собственно, не ясно, почему он переживает из-за такого пустяка и он лениво спросил:

— Вы что, отдыхали вместе?

— Мы? Нет. Случайно познакомились. Стою как-то у набережной, пью квас. Вижу — какой-то тип девушку к машине тащит. Она пищит, он тащит. Ну, дал я ему легонько по шее, так, чтобы почувствовал, но не сломать бы. Тут чувствую, кто-то клюнул меня в затылок. Поворачиваюсь — ещё трое. Пришлось, конечно, уложить их на заднее сидение — дверь-то своей машины они открыли заранее. Вот после этого она ко мне и прилипла. «Люблю, — говорит, — тебя больше жизни». Люблю — это отлично, а как до дела, так — «Нет» — и всё.

— Что ты не мог другую бабу найти? В Сочи-то недостатка не ощущается.

— Да понимаешь, в чем дело? Очень уж девка хороша, я никогда и не встречал таких. Я даже душой к ней прилип. И она же все позволяла. Почти все. Ну, думаю, завтра, ну, вот сейчас. Так время и шло. Отпуск у меня длинный, купюры были. Работать я умею, — он показал огромные ладони, с которых за лето так и не сошли мозоли. — Каждый день водил ее в ресторан — не помогало: пила, как птичка. Я уж чего только не пробовал, в горы с ней карабкался, комнату снял. Как-то взял лодку и заплыл в море. Как раз волна пошла, она укачалась, но держится, — «Нет» — и всё. И шутит — «Поженимся — успеет надоесть». Не буду же я её силой брать. Я ей, конечно, обещаю — вернусь домой, подготовлю жильё, дам тогда тебе знак и поженимся. И сам уже в это немного поверил. Но она стоит на своём. Я ее до сих пор уважаю. А как она пела! Как будто я её детёныш! Да ладно, ну ее к черту, выпьем.

Они выпили, Костя заметил, что бутылка опустела, и собрался в соседний вагон, в ресторан, за новой. Сёма достал кошелек, раскрыл и протянул Косте, бери, мол, сколько нужно. Но тот копаться в его кошельке, конечно, не стал и вскоре вернулся с ящиком пива.

— Водки не было, пива взял.

Он заставил бутылками стол, и они с удовольствием выпили. Пиво было холодное и очень вкусное.

— Ну что же, — спросил Сёма, прихлебывая, — так это и окончилось ничем?

— Ну да, отпуск прошел, надо было возвращаться. Нам в одну сторону, только ей всего одна ночь. Последний шанс, думаю. Купил купе и начал штурм. И что? Та же песня. «Люблю, — говорит, — тебя, но пока не поженимся — не будет этого». Всё равно, говорю, поженимся, чего упрямишься? — Не помогает. Была бы хоть малявка, а то уже двадцать шесть минуло. Знай же, говорю, стерва, не люблю я тебя и никогда не любил. И жениться не собирался. Сел у окна, курю. А уже светает. И тут, представляешь, прижалась она ко мне. «Спасибо, говорит, Костя, наконец, ты правду сказал, а я люблю тебя». И — всё. Уступила. Это у нее впервые было. Нет, браток, с женщинами лучше всего орудовать грубостью. Я в этом убедился. — Он тяжело вздохнул. — А теперь не знаю, смогу ли жить один. Может быть, и вправду вернусь. — Костя недоверчиво посмотрел на Сёму.

— Одно не пойму, — сказал