Сидеть надоело, и я, пройдя мимо лифта, по лестнице спустилась в вестибюль. Ничего интересного там не оказалось – только написанные маслом портреты основателей и мемориальные таблички в честь крупных пожертвований. Меня поразило, как много людей курило на улице, у входа в здание. Я зашла в магазин подарков и пошла по проходам между стеллажами, рассматривая букеты цветов и радостных плюшевых медведей с надписью поперек живота «Скорее выздоравливай!», и вертушки, на которых стояли открытки с надписями «Думаю о тебе». Прошла мимо отдела, где была выставлена продукция, которая должна была помочь высказать соболезнования, не желая знать, что написано внутри сложенных вдвое открыток с одиноким цветком, птицей в полете или закатом.

Я взяла пачку жевательной резинки, а когда стала искать в сумке деньги, на прилавке заметила большую пурпурно-оранжевую композицию из летних цветов. Она, казалось, излучала здоровье и энергию, от нее так и веяло солнцем в этом безжизненном помещении, освещенном люминесцентными лампами. Любуясь цветами, я впервые поняла, почему люди приносят их пациентам, лишенным возможности выходить из больницы. Как напоминание о том прекрасном мире, который продолжается там, за стенами больницы.

– Это все? – спросила продавщица.

Я хотела ответить, но тут среди цветов мне на глаза попалась отпечатанная карточка, которая держалась в композиции на длинной пластиковой подставке. «ПРОСТО ХОЧУ СКАЗАТЬ, ЧТО ЛЮБЛЮ ТЕБЯ» – было написано на ней.

– Что-то еще? – спросила продавщица.

Я отвела взгляд от карточки и, смутившись, протянула доллар: – Все.

Забрав жвачку и опустив несколько центов сдачи в копилку для чаевых, я собиралась выйти.

– Удачного дня, – пожелала мне продавщица. – Надеюсь, все будет хорошо.

Тогда я посмотрела на нее. Она была примерно возраста моей бабушки, на груди бейдж с именем, а на лице – сочувствие, но не то преждевременное сострадание, так раздражавшее меня в Коннектикуте. Ее участие я готова была принять. Мне пришла в голову мысль, что весь день к ней в магазин приходят люди и думают, чего бы купить, – дешевого плюшевого мишку или цветочную композицию, – в надежде, что благодаря этому символическому жесту больному покажется, что действительность чуть лучше, чем есть на самом деле.

– Спасибо, – сказала я, посмотрела напоследок на карточку в букете и вышла в вестибюль. Перепрыгивая через ступеньки, я подошла к лифту и поднялась в онкологическое отделение. Карточка заставила меня задуматься о том, как давно я не говорила отцу, что люблю его. Я помнила, что часто повторяла ему эти слова, когда была младше, – это запечатлено на хранившихся у нас видеозаписях. Каждую открытку, подаренную на день рождения или на День отца, я подписывала «С любовью, Тейлор». Но говорила ли я ему это вслух в последнее время?

Я силилась вспомнить, но не могла, из чего делала логический вывод, что нет. Эта мысль настолько огорчила меня, что, вернувшись в больничное отделение, я не стала листать старые журналы. Наконец отец вышел от врача и спросил, готова ли я ехать домой. Я с готовностью ответила, что да.

Почти всю дорогу мы молчали. Отец после приема выглядел таким измотанным, что даже не попытался сесть за руль, а просто, когда мы оказались на автостоянке, кинул мне ключи. Первые несколько минут пути мы переговаривались, но потом я заметила, что паузы перед репликами отца становятся все длиннее. Он запрокинул голову на подголовник и закрыл глаза, но довольно быстро снова открыл. Когда мы выехали на шоссе, ведущее к Лейк-Финиксу, я посмотрела, можно ли перестроиться в другой ряд, и заметила, что отец спит – глаза закрыты, голова запрокинулась, рот приоткрыт. Это было настолько необычно, что просто потрясло меня: он никогда не дремал днем. Я знала, что в последнее время он спит больше обычного, но не могла вспомнить, чтобы он заснул вот так, во время разговора. Меня охватила паника. Хотелось послушать музыку, чтобы отогнать тревогу. Но, не желая будить его, я не включила радио и в машине было слышно лишь ровное дыхание отца.

Мы уже ехали по Лейк-Финиксу, когда у отца зазвонил сотовый, и мы оба вздрогнули – таким громким показался звонок в тишине салона машины. Отец проснулся и рывком поднял голову.

– Что? – спросил он, и мне неприятно было слышать смятение в его голосе. – Что это?

Я потянулась к телефону в подстаканнике, но отец опередил меня. Отвечая на звонок, он проводил рукой по своим почти всегда аккуратно причесанным волосам, как бы желая убедиться, что они не взъерошились во время сна. Я сразу поняла, что звонит мама, и после их короткого разговора отец, как мне показалось, успокоился и вполне пришел в себя. Он закончил разговор и повернулся ко мне.

– Мама просит купить кое-что к ужину, – сказал он, – а я вдруг вспомнил, что в этом году мы еще не заезжали в «Джейн». Я бы сказал, мы экономим на сладком. – В холодильнике по-прежнему оставалось одиннадцать овсяных печений, но я о них не упоминала. Единственное шоколадное было разделено между нами на пять равных частей, а остальные остались нетронутыми.

Было почти четыре часа – время, когда, по словам мамы, можно испортить аппетит перед ужином. Но мы с отцом по традиции ели мороженое и никому об этом не рассказывали – так бывало, когда в прежние годы я сбегала из дома, а он меня находил.

– Правда? – сказала я, и он кивнул.

– Только не говори маме, – сказал он. – Или мне придется несладко.

Я не смогла не засмеяться в ответ.

– Не знаю, – ответила я, поворачивая к стоянке на Мейн-стрит. – Может, она и разрешила бы.

Отец одобрительно улыбнулся.

– Мило, – сказал он.

Мы разошлись – он пошел в «ПокоМарт» и «Хенсонз Продьюс», а я в «Джейн». Это был крошечный магазинчик с небесно-голубым навесом, на котором белыми буквами с завитками было выведено название. Под навесом по обе стороны от входа стояло по скамье – необходимость, связанная с тем, что, помимо них, места хватало только для прилавка и единственного стола. Может быть, из-за того что я зашла между обедом и ужином, здесь было малолюдно, всего двое мальчишек примерно возраста Джелси. Сидя на одной из скамей, они ели вафельные рожки, а слева от них друг на друге лежали их велосипеды. Здесь редко бывало так пусто, а вечерами, после ужина, на скамьях не оставалось свободных мест и очередь выстраивалась на Мейн-стрит.

Я открыла дверь, вошла в помещение, и на меня повеяло кондиционированной прохладой и воспоминаниями. Магазин почти не изменился с тех пор как я была здесь в последний раз: тот же одинокий стол, те же написанные маслом плакаты с перечислением наполнителей к мороженому. Но, по-видимому, модные веяния не обошли стороной и «Джейн», так как я заметила список замороженных йогуртов и многочисленных не содержащих сахара добавок, которых я не помнила здесь прежде.

Не было надобности спрашивать, чего хочет отец. Его заказ всегда был одинаковым – пралине со сливками и ромовым изюмом. Себе я выбрала мороженое с кокосовым и малиновым наполнителем в вафельном рожке. То же самое я заказывала, когда была здесь в последний раз. Расплатившись, я попробовала открыть дверь ногой, так как руки у меня были заняты стаканчиком и рожком. Я уже собиралась откусить от своего рожка, как вдруг услышала: