Потом одноглазый Шрэк с ревом проломил собой древний штакетник, и я уверенно опознала Идеальную Мужскую Рубашку.

Как же все-таки замечательно, что густая назаборная зелень защитила ее непорочную белизну от зеленки! Морду она, правда, не защитила, но эту морду мне и не жалко было ничуть.

– Караваев! – завопила я, найдя наконец отдушину. – Ты-то что здесь делаешь?!

– Это ты что здесь делаешь, Суворова?! – ответно завопил чей-то там (точно не мой) Идеальный Мужчина. – На дворе трава, на траве тела – ты от разбоя на большой дороге к массовым убийствам перешла, ненормальная женщина?!

– Да они живые!

– А по виду и не скажешь!

– А не надо судить по виду! Кхгм, – я откашлялась и понизила голос до нормы. – Вообще судить не надо. Хотелось бы как-то решить все в досудебном порядке…

– Так, дай-ка я сам восстановлю картину событий. – Караваев встал так, чтобы видеть оба тела в зеленях.

Услышав из уст дилетанта слово «картина», мое воображение презрительно хмыкнуло.

– Вы втроем пришли грабить хату, но не поделили добычу? – выдал версию Караваев.

Я хмыкнула под суфлера, в роли которого выступило воображение.

– Эти двое напали на тебя, но не поделили добычу?

– Что-то заклинило тебя на добыче. Сам-то зачем явился? – я перешла в наступление.

– Да за тобой же!

– В смысле?

– Шел я за тобой! Интересно мне было, почему у тебя вместо официального пресс-тура секретный марш-бросок в камуфляже!

– И?

– И мне по-прежнему это интересно!

Караваев наконец проморгался и уставился на меня честными-пречестными лазоревыми глазками.

Я нервно хихикнула.

Голубенькие глазки весьма занятно сочетались с зеленой кожей.

– Люся, как и зачем ты докатилась до жизни такой? – прочувствованно вопросил Михаил Андреевич Караваев-Шрэк.

– Так. Мне надо подумать! – Я схватилась за голову. Пальцы запутались в искусственных волосяных спиральках, я сдернула парик и отшвырнула на траву. – И переодеться!

– О! Явление Люси народу! – обрадовался Караваев.

Я хмуро посмотрела на него (тоже мне, люсепоклонник!), строго велела:

– Стой тут, с этого места ни шагу! – и пошла в домик.

– А что? Ты заминировала грядки? – заволновался Караваев.

– Р-р-р! – бессильно прорычала я.

– Р-р-р-гау! – развил подсказку рыжий пес Питт.

– Правильно, – одобрила я. – Смотри за ним!

Сбросив на пороге тяжелые длинномерные кеды, от которых у меня уже болели голени, я пробежала в спальный закуток и торопливо избавилась от карнавальных тряпок и убедительного сходства с резиновым человеком – символом компании «Мишлен». Стащив с себя надувные камеры, я запулила их в угол и сладострастно потянулась перед зеркалом, отразившим нормальную Люсю.

Боже, как здорово быть стройной и красивой!

Что особенно приятно, в чемодане, собранном еще для Молдовы, не закончились чистые вещи, так что я проворно переоделась в джинсики и легкий свитерок.

Снова полюбовалась в зеркале нормальной собой.

Вот оно, счастье!

Омраченное только двумя полутрупами и одним свидетелем…

– Да какой он свидетель, что он там видел? – ворохнулся мой здравый смысл.

– О, что я вижу! – донеслось из основной комнаты.

Ба Зина ее с претензией именовала гостиной. Предполагалось, что гости туда приходят званые.

Я выступила из своего закутка, загодя скрестив руки на груди. Сердито посмотрела на незваных гостей – Караваева и Питта. Второй, как я и велела, неотрывно смотрел на первого, но при этом что-то дожевывал и верноподданнически махал хвостом. Предатель! Я ли не кормила тебя пирожками с котятками!

– Что вы тут делаете?

– Любуемся. – Караваев подвинулся, открывая мне вид на стену, увешанную фотографиями в рамочках.

В центре композиции красовался любительский фотопортрет малолетней Люси. Загорелое, чумазое, со сбитыми коленками существо непонятного пола, одетое в застиранные до полной невнятности ситцевые трусы, горделиво восседало на допотопном мопеде.

– Мопед не мой, – зачем-то сказала я.

– Я уже понял, ты не дружишь с техникой, – кивнул Караваев. – Все по старинке, все вручную… Кстати, что ты планируешь сделать с телами? Закопаем их в огороде?

Мне понравилось, что он сказал не «закопаешь», а «закопаем», ясно дав понять, что тоже возьмется за лопату, но мне не понравилось слово «тела». Поэтому я возмутилась:

– Они же еще живые!

– Уверена?

Караваев сделал озабоченное лицо и вышел во двор, пес ускакал за ним.

Я снова напряглась, ожидая результатов инспекции.

– Гав-гав!

– Остался только один! – бодро покричали мне со двора.

В голосе Караваева никакой скорби не чувствовалось, наоборот, мне показалось, он доволен. Наверное, соскучился по землеройным работам, лопату не держал в руках со времен детсадовской песочницы, рад возможности прокачать навыки.

А у меня чуть сердце не остановилось.

Один зашибленный умер! У меня на руках труп! Я убийца! Накрылась моя молодая жизнь медным тазом!

– Иди сюда, надо разобраться со вторым! – позвал меня похвально неунывающий Караваев.

Я аж подпрыгнула, стартуя во двор. Как он собирается разбираться со вторым? Хочет и его упокоить?!

На подрагивающих ногах я выступила из домика, у порога машинально обувшись в достославные резиновые сапоги.

Чай, на мокрое дело иду, надо подобающе экипироваться.

Караваев и Питт, оба на четвереньках, внимательно изучали распростертое тело – то, второе.

Первого не было видно.

– Ну, закопать его с такой скоростью не смог бы и бульдозер, – рассудил мой здравый смысл.

Я искательно огляделась, отметила, что прореха в заборе расширилась, а обломанные штакетины торчат уже не внутрь, а наружу, и искренне обрадовалась. Значит, первое тело покинуло нас по наилучшему из возможных сценариев! Само воздвиглось и тихо, без прощания, обид и претензий, ушло не на тот свет, а просто со двора.

– Надеюсь, у тебя еще осталась зеленка? – обернувшись на легкий шум, производимый радостно приплясывающей мною, спросил Караваев.

– Для тебя или для него? – пошутила повеселевшая я.

– Мне, спасибо, уже достаточно, – едко молвил Караваев. – А вот товарищу надо ссадину обработать, а потом мы его перевернем фасадом вверх и рассмотрим.