– Ну… – Я почесала в затылке и вспомнила, что еще не причесывалась и даже не умывалась. – А он же не помнит, как получил свою травму, значит, не скажет, что это я его треснула?

– Памяти свойственно возвращаться, – пожал плечами Караваев.

– Тогда надо еще подержать его тут, может, память не задержится с возвращением, и я получу ответы на свои вопросы, – решила я.

– Свежо предание! – фыркнул мой здравый смысл.

– Вот, кстати! Надо бы и мне освежиться! – Я предпочла подумать о простом и понятном. – Караваев! С тебя ведро воды! Накачай, занеси в дом и оставь в моей спальной нише.

– Барыня мыться изволят, – с укором молвила моя совесть, оценив типичные интонации помещицы-крепостницы.

– Пожалуйста! – громко добавила я.

– Эммануил! Бери ведро, качай воду! – Помещик Караваев тоже быстро нашел себе крепостного.

Я дождалась, пока водица для моего омовения будет доставлена в спаленку, и удалилась туда же со словами:

– А вы сидите тут и не подглядывайте!

– Да зачем нам?! – искренне возмутился Караваев.

– Да, за чем нам там подглядывать? – обидно высказался из-за его плеча осмелевший Эммануил.

– То есть ты хочешь сказать, что наша Люся не в твоем вкусе? – обернувшись, тут же уточнил у него Караваев.

Я невольно отметила очередную удачную рифму.

– То есть можно надеяться, что ты влез к ней во двор не для того, чтобы под покровом ночи в садово-огородном уединении бессовестно посягнуть на девичью честь? – максимально развернул свой вопрос Мишаня. – Люся, ты слышишь? Похоже, парень не насильник!

– Уже хорошо, – пробормотала я, яростно полощась в тазике.

Использованную воду я вынесла и широким жестом выплеснула на грядки, после чего с грохотом водрузила ведро на деревянные козлы, просторную поверхность которых Ба Зина использовала для сушки слив и абрикосов, а на ведро поставила таз.

В целом конструкция напоминала тупую башку в каске.

Я не сдержалась и бухнула по ней кулаком.

Над именьицем поплыл медный звон.

– Умеешь ты, Люся, дать по кумполу! – восхитился Караваев.

– Это да, – с готовностью согласился с ним Эммануил, осторожно потрогав свою голову.

Я нахмурилась.

– Ваша почта, мадам! – Караваев сменил тон и подал мне два изрядно помятых и испачканных конверта.

Я с недоумением посмотрела на надорванный край, явно хранящий отпечатки чьих-то зубов.

– Это не я, это собака, – поспешил откреститься от невысказанного обвинения Караваев. – Она вчера нашла твою суму бродячей нищенки и проявила деятельный интерес к ее содержимому. Пиццу съела, конверты немножко пожевала.

– Это не она.

– А кто?! – Караваев огляделся.

– И не я! – поторопился заявить Эммануил.

– Собака не она, а он, – объяснила я. – В смысле, он – пес. Зовут Брэд Питт.

– И откликается? – заинтересовался Караваев.

– Нет, – вздохнула я. – Никогда!

– Да уж, звала ты Брэда Питта в свои девичьи сны, звала, а он хоть раз пожаловал бы! – вздохнул мой здравый смысл.

Я нахмурилась, заподозрив, что надо мной коллективно издеваются, и с тоской протянула:

– Злые вы, уйду я от вас…

И ушла в домик. Там заварила себе чаю в любимой с детства кружке с Чебурашкой, просторные уши которого в тылу сосуда смыкались, не оставляя на рисунке просвета, и принялась за просмотр корреспонденции.

В большом конверте обнаружились закрывающие документы по коммерческой публикации, сделанной мной еще в прошлом месяце. Я отложила пластиковый файлик со скучными бумагами, чтобы с наступлением лучших времен – таких, когда я смогу не таясь посещать родной офис, – передать его в бухгалтерию.

Зато в маленьком конверте обнаружилось нечто совершенно неожиданное и интересное.

Развернув письмо, я сразу же узнала знакомый почерк: нет сомнений, строки этого послания начертала рука Ба Зины! Только у нее я видела такое своеобразное написание твердого знака, которое навевало мысли о старославянском алфавите.

Каллиграфическим почерком бабули на тетрадном листочке в линию было начертано: «Дорогая моя Люля!»

Люлей меня называла одна лишь Ба Зина. Для остального человечества я в разные времена была Люськой, Люсенькой, Люсей, Людмилой, Холерой, Заразой и Язвой…

Я промокнула мгновенно вскипевшую слезу, потерла глаза, наводя резкость, и стала читать дальше.

«Вижу, ты по-прежнему не следуешь моим добрым советам и мудрым наставлениям».

– Как это она видит? – недоверчиво напрягся мой здравый смысл.

Я оглядела комнату, втайне ожидая, что из какого-нибудь угла выплывет, грозя мне полупрозрачным пальчиком, бабулин призрак.

Воображение тут же отпихнуло растерявшийся здравый смысл, протолкалось в первый ряд и художественно изобразило Призрак Бабы Зины – в элегантном платье в пол, в средневековом головном уборе в виде фунтика со свисающей с его острого конца вуалькой и с лоснящимся улыбчивым черепом в руке. Я расценила это как халтуру и плагиат: череп совершенно точно был свистнут у Шекспира.

Воображение обиделось на критику и кануло во глубину души.

– Как она это видит – непонятно, но сие святая правда: бабулиным наказам ты по-прежнему не следуешь, – сказал свое веское слово мой здравый смысл.

Я кивнула: все верно. Наиболее запомнившимися мне постулатами Ба Зины были категорические требования носить панамку летом и рейтузы с начесом зимой, а также запреты на растопыривание локтей за столом, громкий хохот повсюду, кроме цирка с клоунами, публичное употребление спиртных напитков, количеством и крепостью превышающих один бокал шампанского, и встречи тет-а-тет с кавалерами, не предъявившими заранее верительные грамоты непосредственно Ба Зине. Признаюсь, успешно отчитаться перед строгой бабушкой я могла бы разве что по пункту про локти. И то лишь потому, что за их выкат кренделем меня с полгода безжалостно шпынял Петрик, а он великий педагог, карающий отсутствие манер за столом беспощадным лишением сладкого.

Я подобрала локти, чинно отхлебнула чаек, без вульгарного звяка вернула кружку на блюдце и продолжила интригующее чтение.

«Итак, наказ мой чтить усопших предков ты не исполнила».

– Ба, да когда мне?! – возмутилась я. – Какие могилы предков, тут самой бы в ящик не сыграть!

«Моя дорогая девочка, я понимаю, как трудно тебе выживать в одиночестве».

– Ой, тру-у-удно! – всхлипнула я.

«Но поверь: если бы ты послушалась меня, тебе стало бы легче».

– Сомневаюсь, – сказала я честно.