убежище угнетен­ных» ... Принося «гражданскую присягу», многие евреи выкрикива­ли революционный лозунг того времени: «Жить свободными или умереть!» Свою привязанность к родине евреи старались доказать «патриотическими дарами», т. е. обильными пожертвованиями на общественные нужды, особенно ценившимися в те годы финансово­го кризиса и напряжения всех сил страны для войны с европейской коалицией (1792—1793 гг.). Жертвовали деньгами и вещами, иногда отдавая последнее: была пожертвована на нужды войны и мебель некоторых синагог. Война требовала также жертв кровью, и еврейс­кие солдаты устремились к границе, под пули и ядра пруссаков и ав­стрийцев. Пограничные Эльзас и Лотарингия были на военном по­ложении, и еврейское население переживало все тревоги смутного времени. В 1793 г. во французской армии насчитывалось около 2000 евреев. Это, впрочем, не помешало юдофобскому обществу города Нанси в том же году вынести решение о желательности изгнания всех евреев из Франции. Когда это решение было сообщено яко­бинскому клубу в Париже, клуб постановил: «Республика не знает слова «еврей», ибо это слово обозначает теперь не народ, а секту; республика же не признает сект и не намерена изгнать сектантов, за исключением тех, которые нарушают общественный порядок». Не­вольно напрашивается мысль: а что было бы, если б евреев признали тогда народом, нацией?..[21]

Резкие уклонения революции в сторону деспотизма и террора в годы Конвента (1793—1794) иногда чувствительно задевали и еврей­ских граждан. Декрет Конвента от ноября 1793 г. о введении «культа Разума» взамен христианского культа был на практике распростра­нен и на иудейскую религию. Среди евреев повторились те сцены добровольного или вынужденного отречения от религии, которые в широких размерах происходили среди католиков. В установленные революционным календарем праздничные дни, «декады», еврейские школьные учителя в Париже, Арон Поляк и Яков Коген, водили сво­их учеников в «храм Разума», переделанный из католического собоpa Notre Dame. По примеру многих католических церквей, этих «ла­вочек лжи» (boutiques du mensonge) на языке того времени, некото­рые синагоги отдавали в распоряжение Конвента или городских коммун свою «добычу», т. е. ценные принадлежности богослуже­ния. Депутация одной из парижских синагог, заявляя об этом у решетки Конвента, воскликнула: «Наши предки передали нам за­коны, объявленные с вершины одной горы (Синай); законы, кото­рые вы даете Франции, исходят от Горы[22], не менее нами почита­емой. Благодарим вас за них» ... Один «еврейский священник», Соломон Гессе, преподнес секционному собранию «Друзей отече­ства» в Париже свою вышитую серебром молитвенную ризу (та­лес) и при этом заявил, что «не имеет другого бога, кроме бога свободы, и другой религии, кроме религии равенства». Однород­ные сцены происходили и в провинции. В Авиньоне «граждане, известные под именем евреев», принесли в окружное управление «все золотые и серебряные машины», которыми они пользовались при богослужении. В раввинском центре Лотарингии, в Меце, были выброшены из синагоги «Моисеевы скрижали» и пергамент­ные свитки Торы. «Кожа, на которой писаны законы этого ловкого обманщика (Моисея), — торжествующе заявляет по этому поводу га­зета «Республиканский курьер», — будет служить материалом для барабанов, чтобы бить атаку и опрокидывать стены нового Терихона». И газета уверяет, что никто из евреев об этом не сокрушался, кроме нескольких женщин, «пропитанных глупыми предрассудками». В Нанси евреям пришлось отдать, по требованию муниципального чиновника, свои «мистические хартии», вместе с золотыми и сереб­ряными украшениями и эмблемами своего культа. В Париже санкю­лотские листки требовали, чтобы евреям запретили совершать об­ряд обрезания над новорожденными мальчиками; но Конвент не об­ратил на это внимания. Были попытки воспрепятствовать евреям праздновать субботу ввиду того, что для отдыха установлена граж­данская суббота, декада; купцов-евреев в некоторых местах (Труа, Страсбург) заставляли открывать свои лавки в субботний дни. В Меце евреи со страхом пекли пасхальный хлеб (маца), опасаясь доноса и обвинения в «суеверии»; но одна женщина добилась разрешения вла­стей на празднование Пасхи, объяснив, что это праздник политичес­кого освобождения израильского народа. Бывали случаи насилий: фанатики «культа Разума» или разнузданная чернь врывались в си­нагоги, сжигали свитки Торы и священные книги («предавали их лживые книжки огню патриотических костров», как гласили офици­альные донесения) и запирали синагоги; некоторые раввины в Эль­засе подверглись преследованиям.

Весною 1794 г. «культ Разума» был заменен робеспьеровским деистическим культом Верховного Существа; религиозные насилия прекратились, но политический террор продолжал свирепствовать. Революция пожирала своих детей: под ножом гильотины последова­тельно падали головы жирондистов, гебертистов, дантонистов; оче­редь была за партией Робеспьера. Так как евреи участвовали в раз­личных политических партиях и клубах, то террор и их задел своим красным крылом. Уже конвентские декреты 1793 года о задержании подозреваемых в несочувствии республике и о высылке «аристокра­тов» и иностранцев создали нестерпимое положение для многих ев­реев в Париже. Одних арестовывали по подозрению в иноземном происхождении, других по обвинению в «закоренелом аристократиз­ме», третьих за принадлежность к той партии, которая в данный мо­мент обрекалась на гибель революционными комитетами. Еврейс­кий политический деятель в Бордо, жирондист Авраам Фуртадо, дол­жен был бежать, чтобы не подвергнуться печальной участи идеалис­тов революции, жирондистов. Задерживали и томили в тюрьмах ча­сто по ложным доносам, допрашивали и затем большею частью от­пускали; но бывали и серьезные последствия. Некоторые еврейские банкиры и негоцианты в Бордо были оштрафованы на крупные сум­мы за то, что они некогда имели сношения с королевским двором и аристократией или обнаружили недостаточное рвение к интересам республики. Банкир Пейксото, сверх этих грехов, обвинялся еще в том, что при старом порядке добивался звания дворянина, ссылаясь на свое происхождение от библейского священнического рода Леви; на основании таких курьезных обвинений военная комиссия в Бордо присудила его к уплате огромного штрафа в 1 200 000 ливров. Штра­фами дело не ограничивалось. Нескольких еврейских голов косну­лась гильотина.

Одним из первых взошел на эшафот Яков Перейра. Уроженец юга, он в 1790 г. переселился в Париж, основал табачную фабрику и окунулся в политический водоворот столицы. Он примкнул к край­ним левым партиям и сделался видным деятелем якобинского клуба. Когда был установлен «культ Разума», Перейра вместе с космополи­том Анахарсисом Клотсом, «оратором рода человеческого», участво­вал в одной антикатолической демонстрации, которая взволновала всю Францию. Оба якобинца явились к парижскому епископу Гобелю с предложением отправиться в Конвент и там публично отречься от своих «заблуждений», т. е. сложить свой духовный сан. После некоторого сопротивления устрашенный епископ отправился в за­седание Конвента; там он объявил об отказе от своего сана, снял с себя крест и надел красную шапку, которую кто-то накинул ему на голову среди восторженных аплодисментов Конвента. Участие Перейры в этой комедии решило его судьбу. Когда вскоре после отмены «культа Разума», Робеспьер ополчился на миссионеров «религии атеизма» и затеял процесс против террористов из партии