Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юдофобы в Национальном собрании не могли и в последнюю минуту примириться с торжеством равноправия. Не имея возможности помешать этому акту, они постарались, по крайней мере, влить каплю горечи в радость евреев. В заседании 28 сентября, во время обсуждения поправок к редакции эмансипационного декрета, Ревбель попытался вновь запугать палату призраком «народных волнений, которые будут вызваны этим декретом в Эльзасе». Для предотвращения погромов он предложил дать эльзасским христианам компенсацию за еврейское равноправие, а именно: ввиду крайней задолженности христиан у евреев (сумма таких долгов будто бы достигала в Эльзасе 12—15 миллионов ливров), правительство должно взяться за ликвидацию этих долгов путем сокращения долговой суммы до одной трети, на что будто бы согласны и евреи; а потому следует поручить местным властям потребовать от всех евреев-кредиторов, чтобы они в течение месяца представили точные счеты по всем ссудам, затем ознакомиться с платежеспособностью должников, выработать проект ликвидации и представить весь этот материал в Париж на усмотрение Законодательного собрания. Этим способом, уверял Ревбель, палата докажет, что она заботится о народных интересах, и примирит христианское население Эльзаса с еврейским равноправием. Национальное собрание приняло предложение Ревбеля. Нет сомнения, что запутанные экономические отношения в Эльзасе, возникшие на почве кредитных операций, требовали официального вмешательства и урегулирования для пользы обеих сторон, завязших в этом финансовом болоте, наследии старого порядка. Но тяжелое впечатление производило совпадение такого вотума с торжественным актом эмансипации. Оба декрета — о равноправии и о ликвидации долгов — были приняты в один день, и получилось впечатление, будто евреям дали равноправие за выкуп, взамен частичного аннулирования причитавшихся им долгов.
Оба декрета были представлены на утверждение королю, который подписал их только 13 ноября, уже после того как Учредительное Национальное собрание (Конституанта) закрылось и уступило тесто Законодательному собранию (Легислатива).
Больше двух лет французским евреям пришлось бороться за достижение того, что с логическою необходимостью вытекало из Декларации прав. Плод еврейского равноправия не упал созревшим с дерева свободы: его пришлось с большими усилиями сорвать. Евреи завоевали свое равноправие, и звуки победы слышатся в том восторженном послании к общинам Эльзаса и Лотарингии, которое обнародовал после объявления декрета 1791 года печальник народный Исаак Берр. Этот нансийский фабрикант, представитель лотарингских общин, который двумя годами раньше стоял у решетки Национального собрания и со слезами молил о справедливости для гонимого народа, мог теперь принести своим братьям благую весть о свободе: «Наступил наконец день, когда разорвалась завеса, отделявшая нас от братьев-сограждан! Мы наконец добились тех прав, которые у нас отняли 18 веков тому назад. Не должны ли мы в этом признать дивную благость Бога наших предков? Благодаря Верховному Существу и суверенитету народа мы теперь признаны не только людьми, не только гражданами, но и французами. Какой счастливый переворот, великий Боже, совершил Ты с нами! 27 сентября мы были еще единственными жителями этой великой страны, которые, казалось, были осуждены на вечное унижение и порабощение, — а на следующий день, в этот достопамятный день, который мы будем всегда праздновать, Ты внушил бессмертным законодателям Франции, чтобы они произнесли слово, которое превратило более 60 000 несчастных, оплакивавших свою судьбу, в людей, упоенных истинною радостью... Бог избрал благородную французскую нацию для того, чтобы возвратить нам наши права и содействовать нашему возрождению, как некогда избрал он Антиоха и Помпея, чтобы унижать и угнетать нас» ... В то время, когда Берр писал эти строки, еврейское общество было охвачено пафосом революционного патриотизма. Революционный пожар разгорался, и фигуры еврейских бойцов мелькали в самом центре огня.
§ 18. Патриотизм свободы. Жертвы террора
С первых дней революции многие французские евреи, увлеченные освободительным движением, прониклись тем патриотизмом, который тогда обозначал любовь к свободе и родине свободы, к стране, впервые провозгласившей права человека и гражданина («патриотами», как известно, назывались сторонники революции). В новых лозунгах «свободы, равенства и братства» потомкам древних пророков послышались родные звуки, заглушенные в веках звоном рабских цепей. Этим могучим влиянием революционной атмосферы, в связи с более ранним действием просветительных идей XVIII века, объясняется быстрое приобщение к политической жизни людей, вчера еще замкнутых, граждански обособленных. Наибольшую политическую активность проявили, конечно, парижские евреи. О степени этой активности можно судить по тому, что небольшая еврейская колония в Париже дала уже в первый год революции сто добровольцев в национальную гвардию. В то же время евреи усердно записывались в члены влиятельных политических клубов — якобинцев, фельянтивов и других. Они участвовали и в секционных, или участковых, собраниях Парижской коммуны. В этих политических очагах еврейские деятели черпали тот опыт и ту энергию, которые они проявили в борьбе за свое равноправие, в своей внепарламентской агитации, в настойчивом воздействии на Национальное собрание, на столичную коммуну и прессу.
В прессе евреи имели немногих представителей. Наиболее деятельным был боец за эмансипацию, вышеупомянутый писатель-патриот Залкинд Гурвиц. Его статьи в радикальных органах Парижской прессы («Chronique de Paris» и др.), подписанные обыкновенно эпитетом «Polonais» (из Польши) при имени автора, обращали на себя внимание своим оригинальным, остроумным стилем, предвестником саркастического стиля Берне. После отсрочки еврейского вопроса в Национальном собрании Гурвиц опубликовал письмо в «Парижской хронике» (22 февр. 1790 г.), где он иронически просит «казуистов всех религий» разрешить следующее мучащее его сомнение: с одной стороны, он, автор, дал требуемую законом «гражданскую присягу» в том, что будет охранять конституцию, основанную на признании прав человека, а с другой — постановление Национального собрания обязывает его не признавать этих прав за людьми, молящимися Богу по-еврейски и не имевшими счастья родиться в Бордо и Авиньоне... Гурвиц откликался едкими полемическими статьями и на парламентские речи аббата Мори, и на выходки клерикальной прессы. Когда католическое духовенство, раздраженное декретом об отчуждении церковных имуществ в пользу нации, стало травить евреев, Гурвиц напечатал сатирическую статью, в которой просил сведущих людей разъяснить ему, профану, «некоторые физические и нравственные явления из естественной истории духовенства».
После провозглашения эмансипации патриотическое настроение евреев поднимается. В газетах появляются восторженные письма, благодарственные гимны освобожденных. С особенным умилением читалось следующее письмо, подписанное неким Самуилом Леви, присвоившим себе странный титул «князь диаспоры, начальник восточных и западных синагог»: «Франция, которая первая сняла позор Иегуды — наша Палестина, ее горы — наш Сион, ее реки — наш Иордан. Будемте пить живую воду ее источников: это вода свободы... У свободы один язык, и все люди знают его азбуку. Нация, более других порабощенная, будет молиться за ту, которая развязывает узы рабов. Франция есть