Гебера, Перейра оказался в числе обвиняемых вместе с Анахарсисом Клотсом. После пятимесячного заключения Перейра был при­говорен революционным трибуналом к смертной казни за мни­мое «участие в заговоре, поставившем себе целью уничтожить на­циональное представительство (Конвент), убить его членов и ни­спровергнуть республику». Его повезли к эшафоту в одной карете с Гебером, Клотсом и другими осужденными. Голова еврейского де­магога скатилась под громкие клики толпы: «Да здравствует респуб­лика!» (март 1794 г.).

Спустя месяц разбирался процесс дантонистов, и в нем оказа­лись замешанными два лица еврейского происхождения — братья Фреи. Выходцы из Австрии, где их отец, богатый поставщик армии, принял христианство[23], братья Юний и Эммануил Фрей вместе со сво­ей юной сестрой Леопольдиной переселились в Париж, чтобы там «наслаждаться благами свободы» (1792). Здесь семья Фреев сблизи­лась с монтаньярами, в особенности с демагогом Шабо, бывшим ка­пуцином. Чтобы закрепить свой союз с революцией, братья Фрей выдали замуж за Шабо свою 16-летнюю сестру, почти навязав ему эту красавицу с придачею большого капитала. Семейный союз ока­зался гибельным для его участников. Когда вскоре Шабо запутался в сетях революционного шпионажа, ему вменили в вину то, что он женился на австрийке и получил иностранные деньги с целью произ­вести государственный переворот. Фреи обвинялись в составлении заговора с целью «путем лихоимства подорвать престиж республи­канского правительства». Оба брата (одному было 36 лет, а другому 27) были осуждены революционным трибуналом и казнены вместе с Шабо, Дантоном, Демуленом и другими героями революции (апрель 1794 г.). Была оправдана и осталась в живых только Леопольдина Фрей, овдовевшая после полугодового замужества, — нежный цве­ток, сорванный революционным вихрем и растоптанный.

Другая трагедия разыгралась в семье еврейского барона Лифмана Калмера, выходца из Голландии, натурализовавшегося во Фран­ции задолго до революции. Из его сыновей один, Исаак Калмер, сто­ял в рядах ярых санкюлотов («санкюлот с двумя сотнями тысяч лив­ров годового дохода»), а другой питал симпатии к роялистам, но обоих братьев, с двух полюсов политического мира, террор привел к подножию эшафота. Исаак Калмер, деятельный член революцион­ного комитета в Клиши (близ Парижа), был обвинен своими поли­тическими врагами в деспотизме, в оскорбительном обращении с муниципальными чиновниками и в терроризировании граждан Кли­ши. Приговоренный революционным трибуналом к смерти, он был казнен в июне 1794 г. Его младший брат, Луи-Бенжамен, был бро­шен в тюрьму по обвинению «в поддержке крайних роялистов и сто­ронников контрреволюции». Уликою против обвиняемого выстав­лялось то, что, будучи гренадером одного батальона во время пре­бывания королевской семьи в Тюльери, он приходил во дворец и имел беседу с королем и королевой, а также исполнял распоряжения «пре­зренного царедворца» Лафайета и раздавал от него медали. В мае 1794 г. революционный трибунал осудил второго Калмера на смерть, и вскоре он был гильотинирован. Сестре казненных Калмеров, Саре, также грозила гильотина, и она спаслась от смерти только случайно: она засиделась в тюрьме несколько дольше своих братьев, а тем вре­менем произошел термидорский переворот, положивший конец кро­вавой диктатуре Робеспьера (июль 1794 г.). Еврейская узница была освобождена вместе с другими арестованными, ранее обреченными на смерть.

Еврейские имена мелькают и в политических процессах следу­ющих лет, времени «успокоения». Если при Конвенте сажали в тюрь­му по подозрению в недостатке левого радикализма, то в годы Ди­ректории (1795—1796) затевались процессы против подозреваемых в крайнем якобинстве. Все это, однако, затрагивало только интере­сы отдельных лиц и не ставилось в счет еврейскому населению в целом.

§ 19. Первые плоды эмансипации (1796—1806)

Десятилетие, протекшее от Директории до утверждения Напо­леоновской империи, не ознаменовалось в жизни французских евре­ев крупными событиями, но оно подготовило события следующих лет. В этот промежуток созревают первые плоды эмансипации — и сладкие, и горькие. Социальный рост еврейского населения вызыва­ет противодействие интересов, задетых этим ростом, и под солнцем свободы созревает плод, сосавший свои соки из почвы рабства.

Со времени революции еврейское население Франции заметно росло. Из соседней Германии усилилось переселение евреев в восточные департаменты Франции — Эльзас и Лотарингию; бесправные обитатели немецкого гетто находили здесь среду, родствен­ную им по быту и языку (еврейско-немецкий диалект), и быстро акклиматизировались. Многие шли дальше, преимущественно в Париж, еврейское население которого за 15 лет утроилось (около 1806 г. там жило до 3000 душ). В прежде запретном для евреев Страсбурге образовалась значительная еврейская община. Завое­вания французской революции и Наполеоновской империи (час­ти Германии и Италии, Бельгия, Голландия, Швейцария) вызвали механическое увеличение еврейского населения, которое в первые годы империи (1804—1808) превышало 135 тысяч человек. При­близительно половина этого числа приходилась на коренные де­партаменты Франции.

Вся эта эмансипированная масса стремилась развернуть свои силы, но условия того бурного времени не благоприятствовали нор­мальному росту освобожденного народа. На смену внутренним ре­волюционным кризисам пришли непрерывные внешние войны и свя­занные с ними экономические кризисы. Расцвел бонапартизм. Жаж­да свободы уступила место той жажде военной славы и владычества над Европою, которая дала такой пышный рост милитаризму Напо­леона I. Евреям поневоле пришлось пойти по этому течению, унес­шему гражданскую доблесть в солдатскую казарму и на поля крова­вых битв. Они доставили немало материала для того пушечного мяса, в котором нуждалась «слава Франции». Усиленные рекрутские на­боры (conscriptions) вырывали массу юношей из рядов еврейского населения. Евреи шли под знамена республики и империи, отбывая воинскую повинность лично или поставляя за себя наемников; нема­ло было и волонтеров и профессионалов военной службы, дослужив­шихся до офицерских чинов. Положение еврея-солдата среди това­рищей-христиан было нередко весьма тягостно: это побуждало мно­гих евреев в войсках скрывать свое происхождение и избирать себе военный псевдоним (пот de guerre). По мере усиления рекрутских наборов «налог крови» становился все более непосильным, и уве­личилось число уклонявшихся от воинской повинности. Префек­ты восточных департаментов доносили, что многие не являются на рекрутский призыв, что у евреев неправильно ведутся метри­ческие книги и что иные родители записывают своих мальчиков под именами девочек для освобождения их от военной службы.

Хотя случаи неявки на службу и даже дезертирства все более учаща­лись и среди христиан, тем не менее евреям такие случаи вменялись в особую вину: в этом видели недостаток гражданского чувства. Ук­лонение от участия в гекатомбах Наполеона, который за 15 лет при­звал под знамена более трех миллионов человек, являлось для мно­гих доказательством того, что евреи не заслужили равноправия. Тра­гизм истории был в том, что заря эмансипации взошла для француз­ских евреев в кровавом тумане террора, в пороховом дыму сраже­ний, что не было дано освобожденным постепенно приспособляться к новым условиям гражданской жизни.

Это вызывало аномалии и в культурном росте: внезапные скачки на одной стороне, неподвижность — на