Небольшой отряд прусско-французских парламентеров добрался до городских ворот, где уже находился пост немецких солдат. Командир поста, прусский полковник, приказал им остановиться. Шеллендорф в одиночку поскакал к ставке сообщить новость о нахождении императора в городе. К половине седьмого вечера Шеллендорф галопом вернулся к королевской ставке у Френуа и, придерживая разгоряченного коня за уздцы, закричал, указывая в сторону Седана: «Der Kaiser ist da!»[2351] («Император здесь!»).

Эта новость ошеломила всех. Два или три раза Вильгельм I с волнением переспросил: «Император? Император здесь?» Поднялся невообразимый шум, радостные крики: «Император здесь! Император здесь!» Выражение радости было столь шумным и бурным, что потрясенный наследный принц Фридрих Вильгельм заявил, что это все «недостойно такого великого события»[2352].

Через некоторое время к королевской ставке в сопровождении кирасир подъехал генерал Рейль. Он спешился за несколько десятков метров от холма, на котором в окружении немецких князей, военных, иностранных представителей, журналистов и секретарей стоял, чуть выдвинувшись вперед, Вильгельм I, и, подойдя ближе, сняв кепи, поклонившись, протянул королю запечатанное письмо. Затаив дыхание, несколько десятков человек устремили свои взгляды на короля Пруссии, предчувствуя, что находятся на одном из важнейших событий не только своей жизни, но и всей мировой истории…

Распечатав письмо, король быстро пробежал его глазами, жестом подозвал наследного принца, Бисмарка, Мольтке и протянул им послание[2353]. Вот его содержание[2354]:

Несколько минут король и его приближенные обсуждали текст ответного послания. Мольтке и Бисмарк настаивали на необходимости упоминания о «капитуляции армии»[2355]. Подозвали графа Хацфельдта, который несколько лет проработал секретарем в прусском посольстве в Париже и прекрасно владел французским языком. Принесли два кресла, одно из них в наклонном положении использовали в качестве стола. После составления текста письма на немецком языке Хацфельдт перевел его на французский и продиктовал королю[2356]. Текст звучал следующим образом[2357]:

Запечатав конверт, король передал его французскому генералу.

Как полагает Аронсон, Наполеон хотел принести себя в жертву, рассчитывая ценою своей личной сдачи королю выторговать «почетную капитуляцию» для французской армии. Если он станет военнопленным, то остальная армия сможет с оружием и при знаменах выйти из города при условии прекращения борьбы до конца войны[2358]. Немцы, однако, не согласились с этим. В ходе последовавшего краткого разговора Вильгельм I сказал Рейлю, что будет вести переговоры только в том случае, если французская армия сложит оружие[2359].

С ответным письмом генерал Рейль поскакал в сторону Седана. Как только француз удалился, все присутствовавшие на Френуа закричали от радости и начали поздравлять короля со столь блистательной победой. Чудовищное нервное напряжение спало, и люди стали просто радоваться победе. Граф Фридрих Александр Бисмарк-Болен, кузен прусского канцлера, протянул Бисмарку бутылку коньяка: «У Вас был тяжелый день! Хотите освежиться?» — «Да, конечно» — ответил канцлер и, произнеся тост за единую Германию, осушил ее содержимое[2360].

Природа взяла свое. Вечер был теплым и восхитительным. День завершался превосходным закатом солнца. Вот и скрылись последние яркие лучи света. На землю, которая только недавно сотрясалась от взрывов, топота множества людей, проносящихся лошадей, повозок, вагонов, передков, опускалась темнота. В водах Мёза игривым блеском отражались затухающие огни пожаров деревень и строений.

На всем пространстве недавнего сражения начали появляться бивуачные огни, вокруг которых усталые люди пытались приготовить себе еду и устроиться на ночлег. В немецких частях прозвучали молебны и старый лютеранский гимн Nun danket alle Gott… в честь победы над врагом. Эти звуки «так тронули мое сердце, — признался наследный принц Фридрих Вильгельм, — что я не мог сдержать слезы искренней радости»[2361].

В Седане же солдатская масса перестала быть управляемой. Дисциплина полностью отсутствовала. Офицеры стали бояться своих же собственных разъяренных солдат. И для горожан наступили тревожные часы. По всему городу раздавались звуки беспорядочной стрельбы. Слышались крики, треск ломаемого оружия, транспорта, дверей, мебели. Некоторые здания продолжали гореть. Не хватало продовольствия и места для ночлега. Раненые не могли получить медицинскую помощь[2362]. Единственным безопасным местом во всем городе осталась супрефектура, охраняемая личной стражей императора. Многие генералы и офицеры так и не решились выйти за ее пределы[2363].