некоторые из марранов были обвинены в ереси. Но даже несмотря на то, что он не упоминает этого обвинения, он решительно отвергает его, называя приговоры издевательством над справедливостью (обвиняемые лишены были даже слушания) и беспочвенными с точки зрения свидетельства (не было никакого оправдания приговорам). Еще одно высказывание, которое хронист цитирует из обвинения, брошенного Барриентосом в лицо Сармьенто, подчеркивает эти суждения еще отчетливее:

А поскольку в твоем распоряжении была вся судебная администрация, ты нашел преступных свидетелей против обвиняемых, и поскольку все они [т. е. свидетели] боялись тебя, они сказали все, что ты велел им сказать, и под этими предлогами ты конфисковал имущество [тех, кто были осуждены на смерть].[2044]

Таким образом, очевидно, что, по мнению этого автора, обвинения против марранов были сфабрикованы и поддержаны лжесвидетелями. Эти свидетели были «преступниками», т. е. людьми, способными дать ложные свидетельства, но даже эти люди, как бы аморальны они ни были, сказали то, что они сказали, исключительно из страха, то есть потому, что их заставили это сделать. Таким образом, они приписали марранам преступления, которых те никогда не совершали и которые даже не приходили им в голову — высказывание, которое мы уже нашли в другом месте хроники и в Краткой версии. Здесь, однако, оно звучит из уст самого Барриентоса — еще одно твердое и недвусмысленное отрицание обвинений в ереси, выдвинутых против конверсо во время волнений 1449 г.[2045]

Более того, из высказывания епископа ясно, что обвинения в ереси, суды и смертные приговоры служили Сармьенто просто «предлогом» для грабежа конверсо. Но Сармьенто использовал также и другие способы лишения конверсо имущества. Барриентос описывает это следующим образом:

И ты посадил за решетку и бросил в подвалы алькасара многих уважаемых мужчин и женщин… где они не могли видеть неба, потому что ты ожидал, что таким путем быстрее получишь выкуп.[2046]

Возможно, что именно так процитированное выше обвинение было представлено епископом и в Переработанной версии, т. е. пересмотренном издании «Хроники Сокольничего», которое служило, по нашему мнению, главным источником хроники, отредактированной Гусманом. Но на этом хроника не ограничивает свой рассказ об обвинении, предъявленном епископом. Она также включает рассказ, взятый из разноса, учиненного Барриентосом Сармьенто, о том, как группа «уважаемых мужчин и женщин», брошенных Сармьенто в темницу, чтобы получить выкуп, была освобождена принцем Энрике, «напоминая [тем самым] Господа нашего, когда он вывел из чистилища Святых Отцов»[2047]. Весьма маловероятно, чтобы епископ сообщал Сармьенто детали безусловно известного тому события, и он, конечно, не сравнивал бы приказ принца с освобождением Христом святых из ада. Отсюда следует, что эта история была включена в отчет более поздним редактором «Хроники Хуана II».

Редактор должен был быть не только марраном, но и толедцем. Он располагал точными сведениями о том, что происходило в городе, и вполне мог лично испытать те страдания марранов, о которых он рассказывает. Можно почувствовать его собственную реакцию — взрыв радости, облегчения и благодарности, — которую только люди, спасенные из жестокого заключения, могут выразить словами и помнить долгое время. И может быть, что именно ему, тому самому редактору, мы должны приписать следующее высказывание: «А когда епископ закончил говорить вышесказанное Сармьенто, тот не ответил ни на одно обвинение, потому что знал, что все сказанное — правда»[2048]. Это должно было быть признанием Сармьенто своей вины, в дополнение к свидетельству знаменитого Барриентоса, в высшей степени уважаемого старохристианского свидетеля, и таким образом дело против Сармьенто, как тирана и грабителя, можно считать завершенным.

IV

Есть еще один момент, который мы хотели бы затронуть в нашем анализе различных пассажей хроники, касающихся марранов в Толедо. Мы имеем в виду отъезд Сармьенто из города со всем награбленным у граждан добром. Перечисляя различные виды награбленного добра, хроника, хотя едва ли делает это подробнее, чем Краткая версия, добавляет колкую реплику: «Дом, который он приказал разграбить, он оставлял только полностью опустошенным»[2049]. Эта ремарка, разумеется, рассчитана на то, чтобы доказать, что Сармьенто был не кем иным, как мародером, и что грабеж был главным мотивом гонений конверсо. Более того, хронист не обходит молчанием разрешение, данное этому самому опасному преступнику уйти вместе со своей беззаконной добычей. Выражая свои взгляды через жалобы, с которыми ограбленные взывали к принцу, он представляет их горькие сетования следующим образом:

Останутся ли все вдовы и граждане неимущими и несчастными, когда Вы согласны, что их имущество будет таким образом разграблено и увезено этим жестоким тираном?… Более тридцати миллионов [мараведи] награбил он в этом городе, который больше не может называться благородным, но городом, который промотали и разрушили, и чьи граждане были ограблены не за то, что сотворили зло, а за то, что слушались приказов короля, нашего господина и Вашего отца.[2050]

Кроме сообщения об общем объеме грабежа (который больше нигде не указан), хроника снова заверяет — на этот раз из уст ограбленных, — что их единственным прегрешением была верность королю. Хронист добавляет, что обездоленные люди обратились к принцу и его фаворитам, магистру Калатравы и маркизу Вильены, но принц остался безучастным. Он решил сдержать обещание, данное Сармьенто. А на это хроника замечает:

Кажется несомненным, что принц дон Энрике не читал имперского закона, который гласит: «мы можем делать лишь то, что законно»[2051], потому что, если бы он знал закон, то должен был бы признать невозможность предоставления той защиты, которую он дал Сармьенто, его семье и его имуществу. Не должен был он и уважать в какой-либо форме то, что обещал, потому что это означало действовать против его королевской должности и против всякой справедливости[2052].

Этот мощный протест против принца, с последующей резкой критикой его советников, которые либо не знали, как считает хроника, в чем заключались их обязанности, либо их совесть была нечиста (несомненно, намек на Пачеко и Хирона), разумеется, ни в коем случае не типичен для стиля Перо Каррильо. Барриентос тоже не мог этого написать. Он, как мы знаем, вел от имени принца переговоры с Сармьенто по поводу отъезда того из города. Барриентос, несомненно, придавал важность разговору, который имел с Сармьенто и в котором он повлиял на главаря разбойников, чтобы тот подчинился желаниям инфанта Энрике. Более того, он не указал на несогласие, когда Сармьенто выразил свою готовность покинуть Толедо «со всем своим имуществом»[2053]. Слова Сармьенто «со всем своим имуществом» могли быть истолкованы епископом