как и произошло в Колумбии. Части Шермана 17 февраля заняли столицу штата, и уже наутро город представлял собой пепелище. Шермана обвиняли в этом уничтожении Колумбии, впрочем, обвинение доказать так и не удалось. Сам Шерман и другие офицеры утверждали, что огонь зародился из-за тлевших кип хлопка, подожженных отступавшей кавалерией мятежников. Южане, наоборот, полагали, что город подожгли пьяные федералы. Существуют также свидетельства, что поджог был делом рук военнопленных, сбежавших из расположенного неподалеку лагеря, и присоединившихся к ним местных уголовников, а также негров, опьяненных свободой, алкоголем или и тем и другим одновременно. Подробный и бесстрастный анализ произошедшего не позволяет возложить ответственность на какую-то одну сторону. Местные власти, эвакуировавшие Колумбию, также должны взять на себя часть вины, так как бросили на произвол судьбы тысячи тлеющих кип хлопка и множество литров спиртного, вывезенного из Чарлстона торговцами и богатыми горожанами, считавшими, что Колумбия находится в безопасности. Как чернокожие, так и белые жители Колумбии поили этим спиртным пришедших солдат, пытаясь таким образом задобрить их, но это лишь спровоцировало пьяные поджоги. Сам Шерман не отдавал приказ сжечь город, но некоторые из его людей, бесспорно, поучаствовали в этом, а все попытки офицеров воспрепятствовать этому запоздали. С другой стороны, многие военные, включая самого Шермана, всю ночь пытались тушить пожары, а вовсе не носились с факелами. Лишь подувший в три часа ночи штормовой ветер спас значительную часть города от пожара. В любом случае, Колумбия разделила бы участь других районов Южной Каролины, подвергшихся тотальному опустошению[1469].

Шерман оставлял врага в неведении относительно своих планов до середины марта, когда стало ясно, что он направляется в Голдсборо на соединение с 30-тысячной армией, шедшей от побережья. К тому времени южане перешли к отчаянным наскокам — Джонстон рассчитывал разбить один из флангов армии Шермана, прежде чем основная часть его сил успеет прийти на помощь. 16 марта две дивизии Джонстона вступили в бой с вдвое превосходившим их противником около Эверисборо, в тридцати с небольшим милях от Роли. После этого сражения южане убедились, что два фланга армии Шермана разошлись на дюжину или более миль друг от друга. 19 марта Джонстон сконцентрировал свою пехоту (17 тысяч человек) против не уступавших ей сил противника близ Бентонвилла. Для конфедератов все началось хорошо, но янки возвели укрепления и отразили последующие атаки. Ночью и весь следующий день Шерман активно перебрасывал свои войска на левый фланг. 21 марта одна дивизия северян прорвала левый фланг противника, но Шерман не стал развивать наступление и под покровом ночи позволил Джонстону отойти.

Что же было причиной такого нежелания покончить с врагом, которого федералы превосходили втрое? Шерман хотел отвести свои утомленные войска в Голдсборо, где они могли пополнить припасы после семи недель непрерывных маршей и стычек. Кроме того, несмотря на свою репутацию, Шерман весьма бережно относился к солдатам. «Я не хочу терять людей в лобовой атаке, когда этой атаки вполне можно избежать», — говорил он — и предпочитал побеждать стратегическим маневрированием, а не в сражениях[1470]. Шерман сознавал, что война почти окончена и уничтожение ресурсов противника его армией внесло в это дело немалый вклад. Слабая и деморализованная армия Джонстона не могла, по мнению Шермана, долго противостоять ему, поэтому самым важным было позволить войскам отдохнуть и получить пополнение, а потом двинуться в Виргинию, чтобы помочь Гранту «покончить с Ли».

28. «Мы все американцы»

I

У Конфедерации оставался последний ресурс — рабы. В начале войны только единицы южан предлагали вооружить рабов, чтобы те сражались за своих хозяев — большинству такая мысль казалась в лучшем случае нелепой, а в худшем — изменнической. При наличии президента, осуждавшего освобождение и вооружение рабов северянами как «самое отвратительное событие за всю историю человеческих грехов», требовалась отчаянная смелость, чтобы предположить, что Конфедерация когда-нибудь вручит оружие своим рабам[1471].

Однако после падения Виксберга и поражения при Геттисберге эти голоса уже не были такими редкими. Некоторые газеты в Миссисипи и Алабаме стали высказываться парадоксальным образом. «События вынуждают нас пойти на шаг, попирающий нашу гордость и все устои, которые были у нас до войны… [Враг] крал наших рабов и превращал их в своих солдат… Для нас будет лучше использовать негров для самозащиты, чем превратить их в орудие янки… мы можем принудить их воевать лучше, чем это делают янки. Хозяева и надсмотрщики могут заставить их воевать благодаря своему положению и привычки рабов к покорности, так же как они заставляют их трудиться». Конечно, писала Jackson Mississippian, «такой шаг произведет революцию в системе нашей промышленности» и, возможно, приведет к повсеместному освобождению рабов, «великому бедствию как для черной, так и для белой расы». Но если война будет проиграна, с рабовладением так или иначе придется расстаться: «Поэтому настала необходимость выбрать меньшее из двух зол… Мы обязаны… спастись от ненасытного Севера любой ценой»[1472].

Генерал Патрик Клеберн думал так же. Уже в январе 1864 года он довел эти идеи до сведения дивизионных и корпусных командиров Теннессийской армии. Юг проигрывает войну, утверждал Клеберн, потому что уступает Северу по человеческим ресурсам: «А рабство, в начале войны бывшее одним из главных источников нашей силы, сегодня с военной точки зрения превратилось в один из главных источников нашей слабости». Прокламация об освобождении, продолжал Клеберн, дала противникам моральное право обосновать свои территориальные завоевания, превратила рабов в их союзников, поставила под вопрос безопасность внутренних районов Юга и отвратила европейские державы от Конфедерации. «[Ныне нам угрожает] потеря всего для нас святого: не только рабов и другого личного имущества, но и земель, усадеб, свободы, правосудия, безопасности, гордости и мужества». Чтобы спасти последние, нужно поступиться первым. В конце Клеберн предложил сформировать армию рабов, «гарантировав свободу в недалеком будущем каждому рабу, оставшемуся верным Конфедерации»[1473].

Проект Клеберна одобрили двенадцать бригадных и полковых командиров его дивизии. Это грозило потенциальной революцией, так как инициатива о вооружении рабов перестала быть фантазией редакторов газет, а исходила уже от действующей армии, без которой невозможно было спасение Конфедерации. Аргументы Клеберна задели за живое лидеров Конфедерации, так как указывали на коренную неопределенность смысла ее существования. Была ли сецессия средством увековечивания рабства, или, наоборот, рабство было средством сохранения Конфедерации, которым можно пожертвовать, если оно перестало преследовать такую цель? В 1861 году немногие южане видели здесь дилемму — рабство и независимость были одновременно и средством и целью в едином симбиозе, и одно было необходимым для существования другого. Однако через три года все больше