принимали желаемое за действительное. Но этот самообман, как мы увидим, глубоко внедрился в их ассимиляторскую психологию и соединился с более трезвыми соображениями, чтобы определить политику, которой они теперь последуют.

Эта политика ясно отразилась в опущениях и ревизиях, произведенных марранскими редакторами хроник Хуана II. Они тоже хотели стереть толедские события, во всем том, что касалось марранов, из памяти своих соотечественников, но они должны были справиться с историей мятежа, которую они нашли в исторических книгах королевства и которая была слишком связана — просто переплетена — с общим ходом событий. Поэтому они могли подвергнуть ее определенной ревизии и сделать более приемлемой для себя, и ясно, что для достижения этой цели они должны были следовать одному из двух возможных путей. Они могли сохранить отчеты о гонениях на конверсо и причины, предъявленные мятежниками для оправдания их действий, добавить опровержения этих причин, так же как и резкие порицания гонителей, высказанные папой, Торкемадой и другими авторитетами Церкви и государства. Это не привело бы их ни к какой фальсификации, но просто расширило бы историческую картину. Но они могли поступить и по-другому: опустить все нарекания на конверсо, обсуждаемые в хрониках, — они могли утаить всю историю о преследовании конверсо (что неизбежно стало бы необходимым в случае неупоминания о конверсо, связанного со всей историей). Разумеется, такая форма ревизии станет неприкрытым искажением истины. Но в их глазах историческая правда была менее важной, чем ее возможные последствия для благосостояния их группы. Они избрали, как мы видим, второй путь — и, несомненно, главным образом по вышеуказанным причинам.

Но кроме уже обрисованных главных причин, марранские редакторы были, по нашему мнению, движимы и другими соображениями, которые казались им весомыми и которые, с точки зрения морали, заслуживают уважения. Нет сомнения, они могли представить обвинения против конверсо, сопровождаемые своими собственными опровержениями и опровержениями других. Но каков был бы результат? Им был знаком секрет: с клеветой и поношениями нельзя бороться только их отрицанием, а отрицания зачастую приносят эффект, обратный ожидаемому. Редакторы-марраны, безусловно, понимали, что при царившем в то время общественном настроении опровержения могут вызвать у большинства читателей меньше доверия, чем обвинения, и что само по себе повторение обвинений через их отрицание только поможет дальнейшему опорочиванию конверсо и послужит интересам их врагов. Получилось, что, избрав путь полного освещения событий, они с легкостью могли оказаться невольными участниками поношения своего народа. А поскольку они, как мы считаем, были убеждены в невиновности марранов, они могли рассматривать подобную акцию как преступление — преступление подвергнуть невинных людей мукам дальнейшего унижения. Короче, в их глазах они стояли перед альтернативой: распространение лжи или ее сокрытие, и тогда вопрос о предпочтении стоять не мог.

Это могло быть дополнительным соображением этих историков, если не преобладающим, а в поддержку этого вывода был еще один момент, о котором мы должны помнить. Эти редакторы верили в то, что марраны, или их подавляющее большинство, были свободны от ужасного преступления ереси, но их обвинители тоже отлично знали это, и мотивы, которые побудили их преследовать марранов, были отнюдь не религиозными, а низкими и гнусными. Так зачем же выставлять напоказ ложь, чтобы потом опровергать ее правдой, вместо того чтобы говорить только правду, и причем с самого начала? Зачем представлять лживые религиозные доводы, которые заговорщики используют для оправдания своих преступлений, вместо того чтобы напрямую приписать эти преступления их истинным мотивам — жадности, зависти, политическим амбициям и преступным намерениям этих авантюристов? В таком типе рассуждения было искупительное свойство, которое, как можно предположить, руководило марранскими редакторами — или как минимум некоторыми из них в определенной мере. Их «фальсификация» записей могла, в силу общих соображений, показаться им представлением внутренней правды истории, в то время как полное и якобы правдивое изображение событий могло быть расценено ими как ведущее к непониманию, а отсюда и к искажению фундаментальных фактов.

Таковы, несомненно, были некоторые соображения, которые определили генеральный метод или тенденцию, которым следовали марранские историки, редактируя хроники Хуана II. То, что здесь имела место «страусиная» политика, вряд ли можно оспаривать, потому что за всеми этими и другими соображениями стоял упрямый, практически неуправляемый отказ марранов видеть зловещую реальность их опасной ситуации. Пряча голову в песок самообмана, они могли делать вид, что штормовой ветер, бьющий им в лицо, не существует, и враждебное движение, направленное против них, исходящее из самых недр испанского народа, было просто порождением политических авантюристов, искателей богатства и предателей, а посему оно приговорено к быстрому загниванию. Таким образом, к их нежеланию ответить на вызов прибавилась неспособность оценить факты. Активная реакция марранов на события 1449 г. — в тот самый год и вскоре после этого — была скорее исключением, чем правилом, в долгой, сложной и мучительной истории жизни марранов в Испании.

Ошибкой будет думать, что сказанное выше исчерпывает все возможные ответы на вопросы по поставленной нами проблеме. Поскольку то, как марранские историки осветили роль марранов, весьма симптоматично для положения марранов в целом, это касается марранской психологии так же, как и их социальных и религиозных стремлений. Во всем этом, конечно, кроется много больше, чем уже было сказано, и читателя ожидает дальнейшая дискуссия в других частях этой работы[2073].

Глава III

Превратности и триумфы

I. Последствия мятежа

I

История мятежа 1449 г., как она выглядит в хрониках того времени, больше затронута искажениями, чем опущениями. История же последствий мятежа в тех же хрониках пострадала от опущений больше, чем от искажений. На самом деле, их авторы умудрились настолько ловко ускользнуть от освещения большинства соответствующих событий, что, если бы не сохранилось нескольких относящихся к делу документов, помимо полуофициальных хроник, мы вообще не смогли бы сформировать ясное представление о том, что на самом деле происходило. Однако эти события оказали долгосрочное влияние на историю конверсо и Кастилии.

Сопоставив обрывки сведений из наших источников, мы можем прийти скорее к неожиданному выводу, что устранение Сармьенто с его правящих позиций, хотя и прекратило контроль мятежников в Толедо, отнюдь не положило конец волнениям среди горожан. Продолжаясь еще около года, они приобрели иные формы. Некоторые из целей остались теми же, что были провозглашены Сармьенто и его помощниками. И при этом город оставался непримиримым, потому что он по-прежнему отказывался подчиниться королю и служить ему, кроме как на особых условиях, и так он продолжал свое открытое неповиновение короне, не защищенный никем, кроме принца.

Но принц делал больше, чем