и так знает, куда ты едешь, – терпеливо произнес Федор Филиппович. – Мне интересно, что ты сказал жене.

– Раньше это вас не интересовало, – заметил Сиверов.

– А теперь интересует, – не вдаваясь в подробности, отрезал Потапчук.

Слепой невесело усмехнулся. Причина генеральского любопытства была ему, конечно же, ясна, хотя сам Федор Филиппович ни за что не признался бы даже себе, что просто-напросто боится. Боится, как бы прощальный разговор Глеба с Ириной Быстрицкой не стал последним…

– Ничего я ей не сказал, – признался Сиверов. – Как всегда. Да она и не спрашивала: надо – значит, надо, и никаких разговоров. Как в армии.

Федор Филиппович снова огорченно крякнул и посмотрел на часы.

– Да, – сказал Глеб, – пора.

Он взял стоявшую в кресле спортивную сумку и забросил на плечо широкий матерчатый ремень. Сумка выглядела легкой, хотя обычно, отправляясь в дальний путь, Глеб брал с собой целую кучу стреляющего железа. Впрочем, в последнее время он как-то научился обходиться без этого – повзрослел, что ли? Или жизнь как-то незаметно переменилась таким образом, что у Федора Филипповича почти отпала нужда в опытном ликвидаторе, зато возникла острая потребность в человеке, которому можно доверять? «То есть получается, что я его берегу, – с горькой иронией подумал генерал. – Да-а, это мощно завернуто! Если б меня кто-то так берег и опекал, я б такому опекуну давно уже башку отвинтил».

Сиверов уже стоял в дверях и с ожиданием смотрел на него: дескать, ну, чего стал? Федор Филиппович поймал себя на том, что ждет от Глеба каких-то особенных, прощальных слов, и мысленно одернул себя: ишь чего выдумал! Я тебе покажу прощаться! Все будет нормально, держите нервишки в узде, товарищ генерал…

Тяжелая стальная дверь закрылась за ними с глухим, каким-то похоронным стуком. Глеб четырежды повернул ключ, вгоняя в гнезда толстые ригели крабового замка, и небрежно, как ни в чем не бывало, бросил ключ в карман комбинезона. Федор Филиппович подумал: в случае чего в квартиру без автогена не попадешь – и тут же суеверно отогнал эту мысль.

Уже внизу, перед тем как сесть в машину, Глеб, угадав, о чем думает генерал, сказал:

– Да не волнуйтесь вы так, Федор Филиппович! Все будет нормально, я вам обещаю! Кто вам сказал, что все эти ужасы, которых мы с вами тут понавыдумывали, существуют на самом деле? Прогуляюсь до Рима и вернусь. Это ж не задание, а турпоездка!

– Это я уже где-то слышал, – вяло напомнил Потапчук. – Помнится, то же самое ты говорил зимой, перед отъездом в Австрию.

– Так то была Австрия, – легкомысленно откликнулся Глеб.

Он пожал Федору Филипповичу руку, бросил сумку на заднее сиденье такси, уселся сам и захлопнул дверцу. Машина зафырчала, выплюнула из выхлопной трубы облако сизого дыма и покатилась по тенистому, заросшему высокими старыми липами двору.

* * *

По телевизору показывали повтор юмористического шоу. Раньше эта программа Степану Денисовичу нравилась чуть ли не больше футбола, но сегодня ужимки телевизионных клоунов его только раздражали: были они какие-то совсем не смешные и предельно глупые. А ведь именно над этой серией он, помнится, хохотал до упаду – так, что выплеснул себе на грудь полстакана водки. Выходит, дело было не в шоу, а в настроении.

А оно у Степана Денисовича с некоторых пор было такое, что даже его Оксана Даниловна, которую, бывало, не удавалось заставить замолчать никакими средствами, предпочитала помалкивать и вообще держалась от супруга подальше. Он то молчал, никак не реагируя на ее скрипучие монологи, как будто не с мужем она разговаривала, а с печной заслонкой, то вдруг взрывался, как целая бочка пороху, и вполне мог запустить в голову чем-нибудь тяжелым. Третьего дня так и вышло; правда, Оксана Даниловна успела увернуться, и новенький электрический утюг фирмы «Ровента», вместо того чтобы пробить ей череп, высадил стекло в двери гостиной. Осколки жена подмела и выкинула, а остатки стекла так и торчали на прежнем месте, кривые и острые, как клыки. Третий день торчали, а Степану Денисовичу и дела не было…

Смотреть «Маски-шоу» стало уже совсем невмоготу. Тарасюк взял пульт дистанционного управления и, точно зная, что это не поможет, принялся переключать каналы. Каналов было уйма, но шла по ним какая-то сплошная чепуха. Первым делом он наскочил на программу про то, как в Виннице разоблачили и повязали группу милиционеров-оборотней. Про это Тарасюку смотреть, понятное дело, не хотелось, и он сердито ткнул пальцем в следующую кнопку.

Тут целовались, и не только. А главное, кто этим занимался-то? Китайцы, вот кто!

– А, чтоб тебя, – сквозь зубы произнес Степан Денисович и переключился на следующий канал.

Здесь показывали морской торговый порт – не Ильичевский, а какой-то заграничный, но разница была невелика. Какие-то люди бегали между горами тюков и штабелями ящиков и палили друг в друга из автоматического оружия. Потом камера показала стеклянную будку у въезда на территорию портовых складов. Стекла в будке были выбиты все до единого, а на полу среди залитых кровью осколков лежал убитый охранник в форменной одежде, с револьвером и дубинкой на боку.

– Да вы сговорились, чи шо?! – прорычал Степан Денисович и переключился обратно на «Маски-шоу».

Оказалось, что тут уже идет реклама: налоговые полицейские уговаривали Степана Денисовича заплатить налоги и спать спокойно.

Поняв, что проклятый ящик сегодня явно задался целью довести его до белого каления, Степан Денисович выключил его, встал и, шаркая домашними тапочками, отправился на кухню. Здесь он нацедил себе стаканчик домашнего вина из пластиковой бутылки, залпом его осушил, прислушался к своим ощущениям и понял, что не вино ему нужно, а водка, да и та вряд ли поможет.

Как и Глеба Сиверова, Степана Денисовича звали в поход гремящие барабаны. Только Тарасюк не хотел отправляться ни в какие походы. Да, он собирался бросить жену; это, конечно, тоже своего рода поход, но нельзя же сравнивать! Оставить с носом глупую бабу – это же совсем другое дело! Тоже, конечно, не очень-то красиво, но об этом пускай говорит тот, кто с ней не жил. Вот если бы убить требовалось ее, тогда было бы о чем подумать. Свои «против», конечно, и тут имеются, но ведь есть же и «за»! И чем дольше с этой грымзой живешь,