запланировал и согласовал на самом верху, так что придётся поступиться своими принципами, наступить себе на горло и сходить на встречу с этим самым Бородиным. Не знаю, что у него на уме, только он играет в открытую.

– Бородин, Бородин, – задумчиво произнёс Павел Андреевич. – Сашка всегда был трусоват. В открытую – это не его фишка.

– Он пишет, что знает одного вербовщика и что вы с ним очень тесно связаны.

– С кем? С Бородиным или вербовщиком?

– Поражаюсь вашему самообладанию, полковник. Хотите вы того или нет, а идти всё равно придётся. Он сдаёт тебе вербовщика, а ты гарантируешь ему свободный уход за кордон.

– И этот идиот решил, что у него это прокатит? Нет! Ну ладно он, но ты-то как повёлся на такую лажу?

– «Француз» так же подтверждает, что Бородин единственный, кто знает о месте пребывания вербовщика.

– Это хорошо! Плохо другое, плохо, что у нас из отдела уходит информация на сторону, вот что плохо.

– Не понимаю, о какой утечке идёт речь, но коридор для него я уже приготовил. Вот номер телефона и время для связи, – Молчанов протянул Караваеву лист бумаги. – Как я уже сказал, ваша встреча уже согласована.

– Горазд же ты, братец, чужими руками жар разгребать. Для начала мне нужна встреча с «Французом».

– Это невозможно, любой прокол, и вы сорвёте всю операцию по ликвидации огромной сетки террористов.

– Просто я чую, что пора его выводить из операции.

– На чём основано такое предположение?

– Интуиция, милый мой, интуиция. Я в полном автобусе спиной чую, когда в него садится кто-нибудь с оружием, и неважно с каким. Я чисто интуитивно настоял, чтобы «Француза» ввели в операцию и внедрили в банду, а теперь точно так же интуитивно чувствую, что пора его оттуда вытаскивать. Понимаешь, майор, не вижу смысла рисковать жизнью друга ради того, чтобы какой-то говнюк, который уже сделал себе дырочку в кителе под орденок, получил сверх того ещё одну звёздочку на погон.

– Это вы, товарищ полковник, сейчас на меня намекаете?

– Да нет, друг мой ситный, не намекаю, а прямо так и заявляю, что ты, сукин сын, намеренно дал утечку информации. На живца решил ловить. Только вот одного не учёл: если Джон не выкрутится, то и тебе, паскудник, не отвертеться. Я тебя, козла, своими руками грохну, до суда не доживёшь! Ты забыл про моё первое правило – с террористами и предателями я не договариваюсь и в плен не беру. Даже в Библии Иуда долго не протянул после предательства, так что ты не переживай, не заживёшься.

– Ваше подозрение, товарищ полковник, ничем не обосновано…

– Да ну! То-то от тебя так потом завоняло, стоишь мокрый, будто марафон с полной выкладкой пробежал. Нет, парень, застрелиться я тебе не дам. Так что давай, выкладывай. Оружие на стол! – неожиданно рявкнул полковник. – Вот так-то лучше будет… Теперь ты на казарменном положении до конца операции сидеть будешь и работать будешь. Есть, спать и срать в своём кабинете с почётным караулом за дверями. И вот тебе первое задание. К завтрашнему утру я должен знать о Бородине всё, понимаешь, ВСЁ, даже то, чего он сам про себя не знает. А то, видишь ли, он согласовал всё наверху. Всё, да не всех, меня забыл согласовать со своими планами.

– Это самоуправство! Я назначен начальником отдела.

– Правильно. Назначен, и пока никто тебя с должности не снял, от дела я тебя не отстраняю, но операцию завершать буду я! Но смотри, если накосячишь… – угрожающе прошипел Караваев.

Полковник забрал со стола пистолет, сунул его во внутренний карман и вызвал наряд по телефону. Проинструктировав охрану, он вернулся в свой кабинет. Разрядив пистолет, Караваев зло швырнул его в сейф. Ещё немного подумав, Павел Андреевич набрал внутренний номер и отдал распоряжение.

– Майор Молчанов на самоизоляции, обеспечьте его всем необходимым для жизни и работы. Караул не снимать до особого распоряжения.

Закрыв кабинет, полковник медленной походкой вышел из здания управления и направился в своё любимое кафе на набережной, так как всегда испытывал ностальгически-нежные чувства к сербскому акценту. Тогда он надеялся, что Югославская война будет последней в его жизни, но жестоко ошибся, последней для него стала Сирия.

Караваев вошёл в «Сливовицу» и огляделся по сторонам. На входе его встретил знакомый официант Марик. Широко улыбаясь, Марик поздоровался с постоянным клиентом, а тот впервые отозвался по-сербски. И так же по-сербски продолжил:

– Меня должны ждать.

Павел Андреевич вынул из кармана мобильный телефон и показал фотографию на экране. Марик чуть скосил глаза в сторону дальнего банкетного зала, с любопытством разглядывая своего клиента.

– Мне как обычно, – тихо произнёс полковник, направляясь в указанном направлении.

– Чёрный с корицей и сливками, – уточнил официант.

Павел Андреевич лишь кивнул головой в знак согласия, продолжая начатое им движение по залу.

В глухой комнате без окон, но оборудованной кондиционером, обычно размещалось человек до тридцати гостей за одним общим большим столом, но иногда здесь проходили деловые встречи и для более узкого круга лиц.

Джон, который ждал его около получаса, не проронил ни слова. Караваев был раздражён, и он это почувствовал. «Стареешь, друг», – подумал он, наблюдая за тем, как Павел Андреевич усаживается за стол напротив него. Около пяти минут сидели в полной тишине, каждый думал о чём-то своём.

Марик поставил кофе перед полковником и, почувствовав некую напряжённость в обстановке, предложил мужчинам на сербском языке что-нибудь покрепче кофе, но, получив отрицательный ответ, ретировался, прикрыв за собой двери.

– А ты, оказывается, сербский знаешь, и я почему-то не удивлён, – произнёс Джон, доставая пачку сигарет.

– Немного, год в Югославии и необходимость хоть что-то понимать сделали своё дело. Забывать стал, я имею в виду язык.

– Что не так? Давай, выкладывай, а то скоро на чистый славянский перейдёшь. Тогда только с переводчиком тебя понимать нужно будет.

– Всё не так! Надо заканчивать. Тебя нужно выводить из игры, хватит – поиграли и будет. Только надо сделать это аккуратно, чтобы никого не спугнуть.

– Я только-только к вербовщику подошёл. Может, обождём?

– В том-то и дело, что вплотную подошёл. Утечка информации прошла, я отстранил Молчанова от руководства операцией.

– Ты?

– Да, я! Знаю, что превысил полномочия и не доложил наверх, но доказательств нет. Пока нет. А чутьё есть.

– И оно не может не есть, но тебе не кажется, что ты стал слишком подозрительным?

– Кажется, поэтому и не доложил, но рисковать тобой я не стану.

– Ты его, что, в карцер запер?

– Скажешь тоже. Нет, только на самоизоляцию под конвой посадил. Иногда, знаешь, полезно посидеть в одиночестве и подумать за жизнь, расставить, так сказать, приоритеты с прицелом на будущее.

– И всё-таки, что произошло?

– Майор решил меня с криминалитетом свести на их условиях и даже умудрился это согласовать наверху, по крайней мере, он мне эту лапшу хотел втюхать, но не получилось.

– Меня тоже на самоизоляцию отправишь? Это ведь я ему информацию слил.

– Не понял?

– Я сдал ему Бородина, и ты пойдёшь на эту встречу.

– Нет!

– Да, Паша, да! Он единственный, кого к себе подпускает вербовщик. Борода устал и хочет на покой, денег у него достаточно, чтобы прожить оставшуюся жизнь где-нибудь на западе в тихом месте. И пусть себе катится, а у тебя появится возможность единственный раз увидеть своего сына.

– Что?!

– Прости, Паша, но это он. Сын твой и Веры.

– Не может быть…

– Увы, может. Мехренцева-то помнишь? Майора, хирурга, с которым ты из Баженова гранату доставал в Афгане. Он скончался в девяносто восьмом. Ну, мать, видимо, где-то упустила, недоглядела, в общем, парень получил срок по малолетке за убийство, потом на зоне, не выходя, ещё один. Два года назад Вера умерла от обширного инфаркта. Вербовщиком он стал всего полгода назад. Сетка у него раскидана по разным городам, а где он сам, я не знаю, это-то как раз знает Бородин.

Караваев надолго задумался, вспоминая свою последнюю встречу с любимой женщиной, которая предпочла не его, а другого. Но родить решила только от него. Тогда ещё Тимофей Алексеевич Морозов впервые попал