попросил помощи у хозяина, невозмутимого древнего старика с жадным взглядом, который сел передо мной и парой жестов сообщил мне, что теперь разговор принял серьезный оборот: пятьдесят. Я поднял до десяти. Он попросил сорок, тридцать, двадцать, двенадцать. Эту последнюю цену я и заплатил, довольный собой. Он завернул мне чайник в белую шелковую бумагу.

Когда американский турист в Будапеште заплатил в шесть раз больше, чем я, за такую же точно шкатулку, я начал было гордиться собственным умением торговаться. Когда в Пекине на следующий день после новой покупки я увидел на рынке сотню таких же чайников, как мой, но блестящих, незапыленных, изготовленных серийно и выставленных на коврике на полу по цене доллар за штуку, я понял, что аура связана с контекстом (или снова вспомнил об этом). Сравнение и контекст – основополагающие факторы еще и для того, чтобы оценить значение книги, текст которой представляет собой реальность, привязанную к определенному моменту производства. Этим постоянно занимается литературная критика: она устанавливает сравнительную иерархию в рамках конкретного культурного поля. Нет физического места, где мы, читатели, сравниваем больше, чем внутри книжного магазина. Но для того, чтобы провести это сравнение, мы должны понимать язык, на котором написаны листаемые нами книги. Поэтому и для меня, и для множества других западных читателей многие культурные системы, называемые Востоком, и книжные магазины, где они материализуются, составляют параллельную вселенную, странствия по которой не только завораживают, но и удручают.

Именно в Китае в начале II века до н. э. была изобретена бумага. Судя по всему, эта заслуга принадлежит евнуху Кай Луню, изготовившему тесто из тряпок, конопли, древесной коры и рыболовных сетей. Поскольку бумага была менее благородна, чем бамбук и шелк, ей понадобились века для того, чтобы стать лучшим носителем письменного слова: лишь в VI веке она вышла за пределы Китая и только в XII веке достигла Европы. Во Франции ее производство оказалось тесно переплетено с производством льна. К этому времени китайские типографы уже владели подвижным шрифтом, но наличие тысяч иероглифов не позволило книгопечатанию произвести революцию, которую осуществил Гутенберг четыреста лет спустя. Это не отменяет того факта, что, как писал Мартин Лайонс: «К концу XV века Китай произвел больше книг, чем весь остальной мир вместе взятый». Каждая книга – предмет. Тело. Материя. Шелковичные черви и их выделения. Гутенбергу пришлось разработать несмываемые чернила на основе оливкового масла, экспериментируя с сажей, лаком и яичным белком. Изготавливать литеры из сплавов свинца, сурьмы, олова и меди. В последующие века было создано другое сочетание: ореховая скорлупа, смола, льняное семя и скипидар. Хотя впоследствии получило распространение промышленное производство бумаги на основе древесины сосны или эвкалипта наряду с коноплей или хлопком, ее изготовление из тряпья, сотканного из этих последних материалов, чистой целлюлозы, очищенной от коры, по-прежнему остается синонимом качества для специалистов. До XVIII века книга все еще зависела от старьевщика; затем были разработаны современные системы, позволяющие извлекать бумагу из древесной массы, и цена книги сократилась наполовину. Потому что тряпье было дешевым, но сам процесс – дорогим. В своих исследованиях о Бодлере, как мы уже видели, Беньямин настойчиво вводит фигуру старьевщика как коллекционера, как архивариуса всего того, что было уничтожено городом, остатков кораблекрушения капитала. Помимо аналогии между тканью и синтаксисом, между тряпьем и устареванием изданного, важен этот замыкающийся круг: переработка, поглощение мусора промышленностью для того, чтобы машина информации не останавливалась.

На Востоке на протяжении веков сохранялось представление о том, что лучше всего содержимое книги усваивается, если ее переписывать вручную, что ум и память делают со словами то же, что с чернилами делает бумага.

В пространство знаков мы проникаем через писчебумажную лавку – место и каталог вещей, необходимых для письма.

Ролан Барт. «Империя знаков»[49]

7. Америка (1): «coast to coast»[50]

С одной стороны, текст осуществляет пространственную операцию – закреплять или смещать границы, определяющие культурные поля (знакомое против чужого) и вырабатывающие пространственное распределение, которое поддерживает и организует ту или иную культуру. Но для того, чтобы изменить, укрепить или поколебать эти социальные или этнокультурные границы, необходимо пространство игры.

Мишель де Серто. «Место другого»

Классический маршрут путешествия от побережья к побережью начинается в Нью-Йорке и заканчивается в Калифорнии. Поскольку и данный «опыт», незаконнорожденный сын Монтеня, – классический, мы последуем именно по этому маршруту с редкими промежуточными остановками. По маршруту, который неизбежно выльется в путешествие, текстуальное и аудиовизуальное, по легендам американской культуры, культуры, которая если чем-то и характеризуется, то как раз производством современных легенд.

Легенды эти связаны по большей части с личностями, но одновременно и со значимыми пространствами, зачастую имеющими коллективные коннотации. То есть Элвис Пресли – это человек, пребывающий в движении, а значит, он маршрут, биография; но он также и Грейсленд, и Лас-Вегас. А Майкл Джексон обрел пространственное измерение в Неверленде, так же как Уолт Дисней – в своем первом тематическом парке в Калифорнии. Точно так же можно проследить культурную историю Соединенных Штатов в прошлом веке, перечисляя в хронологическом порядке некоторые характерные места, являющиеся примерами необъятного целого. В двадцатые годы ХХ века проходили знаменитые обеды в ресторане нью-йоркского отеля The Algonquin, где писатели, критики и издатели, такие как Джон Питер Тули, Роберт Шервуд, Дороти Паркер, Эдмунд Уилсон, Харольд Росс, спорили об эстетике и индустрии национальной и международной литературы. В тридцатые в том же городе появился книжный Gotham Book Mart, который специализировался на распространении произведений авторов-экспериментаторов и проводил разнообразные литературные конференции и праздники, в нем постепенно стали собираться эмигрировавшие из Европы авангардисты. В сороковые годы решающую роль в развитии абстрактного экспрессионизма, ставшего главной формой национального авангарда, сыграла нью-йоркская галерея Art of This Century Пегги Гуггенхайм, а в пятидесятые сан-францисский книжный City Lights взялся за распространение самых значимых книг эпохи, сопровождая это их презентациями и творческими вечерами. Манхэттенская Factory («Фабрика») под руководством Энди Уорхола прославилась в шестидесятые как киностудия, художественная мастерская и место проведения вечеринок с наркотиками, а в последующее десятилетие и в начале восьмидесятых ее слава перешла к ночному клубу Studio 54.

Как можно заметить, речь идет о точечных хронотопах, имеющих отношение в первую очередь к Восточному побережью, хотя американскую культуру не понять без постоянного «Coast to Coast»: «Я люблю Лос-Анджелес. Я люблю Голливуд. Они такие красивые. Там все из пластика, но я люблю пластик. Я хочу