Голос ее сорвался, она замолчала и заплакала.

Автобус трясло и раскачивало, что-то где-то скрипуче дребезжало, упорно билась в стекло попавшая на стоянке в салон муха, спали разморенные зноем и монотонностью пути пассажиры, и только отец Феодор и его попутчица не могли дать себе отдых. Священник из человеколюбия, а его соседка – от душевных страданий.

– А почему вам там было плохо? – спросил отец Феодор. – Чем же вас там так обидели?

– Чем? Да ничем! Ничем не обидели…в том-то и дело… просто мне за жизнь свою обидно! За судьбу свою обидно! Вот мы с Сережкой прожили уж и не десять, а целых двадцать лет, двоих деток нажили, а надумай мы с ним себе юбилей свадьбы праздновать, что получится? Да ничего! Не будет у нас такой красоты! Такого праздника! Нет у нас на это денег! А я что же, не человек? Не такая, как моя сестра? Мне что же, не хочется себе лимузин? И ресторан? и дорогой номер в отеле? И все прочее? Вот они потом куда уехали, знаете? Отдыхать на моря-океаны. А я на свою дачу проклятую… провались она!.. Я что же, хуже Настьки получаюсь, да? А я ведь и училась получше нее, и хозяйка она никакая, мать ее всегда за это бранила, и ребенка она одного только родила… но зато у них с мужем у каждого своя машина. И не абы что – на тебе Боже, что мне негоже, – а новые иномарки. Не такое старье, как наша с Сережкой так называемая машина. Одеваются они в бутиках, да отдыхают по заграницам, а мы если в Египет едем– уже счастье… а-а… что тут говорить… – Елена горько махнула рукой. – Ну, вот где справедливость-то, а? Где она? Вот вы, вы же священник, я знаю, я вас видела… хоть вы мне можете объяснить, почему так Бог все несправедливо устраивает?! Почему так, Господи: одному все, а другому – ничего-ничегошеньки… И Настька, она ведь хорошая, и сестра ведь моя родная, мне и хочется, чтобы у нее все было… пусть, пусть будет… она лучше многих, это точно… но ведь и я-то тоже себя не на помойке нашла, и кружусь, как пчела, целый день: дети, муж, работа, родители престарелые, дача опять же эта, пропади она… И Сережа мой труженик, каких поискать, и не пьющий, и на все руки мастер, и веселый… что же мы так бедуем-то, копейки эти жалкие считаем?.. Не жизнь, а мучение просто…

Новая порция слез потекла по щекам.

– Ясно, – сказал отец Феодор, – так вы поэтому плакали у нас на подворье?

Елена шмыгнула носом.

– Вы меня заметили?

– Заметил.

– Я тоже вас запомнила… поэтому и рассказала вам свое горе… так бы не стала… может, что посоветуете… вы ведь батюшка… вы, наверное, все знаете… почему все так… так нелепо и нечестно…

– … Все знать невозможно, милая моя. А ваше горе… эх, – вздохнул отец Феодор, – вот уж… мда-а…

Он смотрел на миловидную, ухоженную и вполне обеспеченную женщину, измученную завистью к собственной сестре, и думал, чем же ее утешить? Может, рассказать о себе, как мечтал о большой многодетной семье, а вместо этого превратился в иеромонаха Феодора? Или о своей красавице сестре, схоронившей себя в российской глубинке у постели мужа-калеки? Или, может, о Ксюшеньке, давно лежащей на бедном деревенском погосте, о ее родителях, истаявших за год вслед за смертью дочери? Или рассказать, как пять лет спустя после аварии, застал родного своего отца с топором в руках у постели Володьки, как на коленях просил помиловать его, убийцу своей жены? А отец содрогался от внутренних рыданий и кричал: «Пусти! Дай мне судить его! За тебя! За Ксюшу! За Любу! За нас с матерью, лишенных внуков… весь род наш одним махом погубил… под корень… – отец, плача осел на пол и причитал со слезами, – я не хочу, чтобы он жил, сынок… не хочу, чтобы жил… Господи! Прибери… или меня или его… не мучай…»

Рассказать, сколько лет молился, чтобы перестать ненавидеть обездвиженного зятя и без содрогания подходить к его вонючей, не смотря на все старания Любаши, постели. Там ведь ни памперсов, ни городских удобств, ни специальных матрасов. Все по-старинке, да еще малыми средствами.

Можно еще рассказать об умирающем их селе, где остались одни старики, доживающие свой век на крошечные пенсии, о размытых дорогах, о закрытой школе, сгоревшем магазине и единственном телефоне на всю округу. И люди там живут, и за все благодарят – слава Богу! – ив глаза не видали они лимузинов, не знают, что такое бутик, и не переживают, что не поедут отдыхать дальше Египта, и в Египте-то они не бывали. Что сказать этой женщине, старательно утирающей горькие слезы, потому что у нее иномарка не такая новая, как у ее младшей сестры? О, воистину: кому жемчуг мелкий, а кому щи пустые. И каждый несет свой крест, и для каждого он тяжел, но чужой для него вообще не подъемен. Все, что отец Феодор ей скажет, что расскажет о другой жизни, будет ей не по силам понять. У нее своя правда и своя действительность. И поэтому он сказал совсем другое, не то, что хотел.

– Что же, Елена, у вас за горе? Декорации не те достались?

– Что? – не поняла она. – Какие декорации?

– Да обычные, театральные… Как Шекспир сказал: весь мир театр, а люди в нем актеры. Вот мы и играем, каждый в своем спектакле, каждый свою роль. У вас и у вашей сестры все есть: жизнь, здоровье, семья, дети, любовь… только декорации ей достались получше, а вам попроще. И вы из-за этого плачете, горюете, убиваетесь… не цените, не замечаете своего счастья. А между тем, у вас прекрасные здоровые сыновья, с мужем двадцать лет душа в душу живете, родители живы, есть крыша над головой, еда, работа, друзья, а вы про какой-то лимузин, ресторан, букеты к праздникам и без… Да ведь это же всего лишь реквизит! Придет время, мы отыграем свою роль и вернем все обратно, в костюмерную… снова останемся голыми, какими и пришли когда-то в этот мир… И унесем с собой отсюда лишь то, что не покупалось и не продавалось: добрую память, любовь, сочувствие, благодарность, самопожертвование, надежду, веру, покаяние…

– Реквизит?.. – глаза Елены потемнели и снова наполнились слезами. – Но как же так… как же… тогда по-вашему получается, что все это не важно? Напрасно? Но мы ведь… мы все этим живем… а вы говорите – реквизит. Так что же получается: если кому-то досталась роль «кушать подано», то это навсегда? Из этого плена не вырваться?

– Отчего же, отнюдь, – не согласился с ней отец Федор. – Для начала нужно научиться справляться со своей, пусть и маленькой ролью, раз уж Господь нам ее доверил. И вообще, есть совершенно неповторимые, талантливейшие актеры, при этом не сыгравшие ни одной главной роли, но зато те второстепенные, что им доставались, они превращали в бриллиант. Возьмите, к примеру, Семена Фараду, или Зиновия Гердта, или Рину Зеленую… у них всегда были маленькие роли, но как они в них блистали!

– У вас сравнения какие-то… Нет, я так не могу! Почему мне должны доставаться объедки… Почему Бог кому-то дает много, а для меня… Ему для меня жалко? А где тогда Его любовь? И в чем она?

– Его любовь в том, что вам дано ровно то и столько, чтобы вы смогли изменить себя, стать лучше.

– Какие удобные отговорки! – желчно парировала Елена. – А если бы я сейчас ехала в собственном мерседесе, а не в этой колымаге, у меня бы было меньше шансов стать лучше?