Не присядет ни на минуту,

Не приклонит голову на ложе.

Не ест она и не пьет,

Не разговаривает с красноречивыми.

Однако дальнейшее описание дочери славного царя Джамшида наводит на мысль о пародийном характере всего стихотворения:

В том доме увидел я [стоящую] на одной ноге

Деву огромную, как самец верблюда.

Глиняная та дева по милости Божьей

Не была украшена ни золотом, ни драгоценностями…

Как у беременной торчал у нее живот,

Как [крона] финиковой пальмы был широк ее затылок…

Были у нее толстые, как у негров, губы,

Такие бывают еще у голодных верблюдов.

И все же в райский источник

Вела дверь, открывшаяся между ее усов.

Исходил запах мускуса из ее рта,

Словно аромат благовоний из курильницы…

Вскрыл я печать ее девственности,

И из того райского источника вкусил чашу.

Таким образом, выясняется, что речь идет о глиняной бутыли с вином, а первая часть текста представляет собой развернутую загадку. Отметим, что форму загадки (лугз, чистан) имеют и некоторые другие вступительные части касыд Манучихри. Например, широко известная касыда, восхваляющая поэта ‘Унсури, начинается загадыванием свечи («О ты, возложившая душу свою на темя свое…»).

Ориентация Манучихри на стилизацию под старые поэтические образцы отчетливо проявляется в тех стихотворениях, где поэт полностью воспроизводит нормативную схему касыды, описанную в IX в. Ибн Кутайбой и обязательно включающую насиб, рахил (описание путешествия по пустыне) и целевую часть (касд). Такова касыда, начинающаяся словами «О обитатель шатров…» и рисующая картину снятия каравана со стоянки. Зачин этой касыды включает рассказ о расставании влюбленных: девушка плачет, будто в глаза ей попал толченый перец, обнимает своего возлюбленного, словно она – перевязь на его груди, упрекает героя в нарушении кодекса любви, а тот приводит аргументы в свою защиту.

Сказала она мне: «О мой мучитель,

Наперекор мне ты поступил по воле завистников и клеветников!

Откуда мне знать, вернешься ты или нет,

Разве случалось, чтобы на прежнее место возвращался караван?

Я наблюдала, сколь совершенен ты в любом деле,

И только в любви не хватает тебе совершенства.

Верно сказали в наши дни мудрецы:

“Разумный в любви становится глупцом”».

Ответил я своей возлюбленной: «О красавица,

Я не из тех, кто несведущ в искусстве любви,

Вот что говорят в древних книгах

Умудренные опытом учителя:

“Влюбленный постигает цену свидания в тот час,

Когда его гнетет предчувствие близкой разлуки”».

Часть касыды, называемая рахил, содержит традиционные для этого жанра предметы описания: верный спутник бедуина верблюд, ночная пустыня, полная опасностей и веющая ледяным холодом, звездное небо и т. д. Изобилующая арабизмами и украшенная бедуинскими реалиями, такая касыда представляла собой демонстрацию учености и книжной эрудиции автора и свидетельствовала об уровне его владения всем арсеналом традиционной тематики и приемов украшения стиха. В эпоху Манучихри такие стихи являлись своего рода обязательной программой придворного поэта, демонстрирующей его умение подражать древним.

Манучихри считается одним из создателей строфических форм персидской поэзии. Ему принадлежат одиннадцать мусамматов, традиционно включаемых в его Диван. Как известно, строфические формы поэзии в арабской литературной практике классического периода практически не представлены, их появление связано с периферией влияния этой традиции (например, в арабо-испанской поэзии Андалусии и новоперсидской поэзии). По происхождению форма мусаммат, которая в письменном виде впервые появилась в Диване Манучихри, представляет собой развитие одноименной поэтической фигуры. Ее теоретическое описание, включающее как сам прием, состоящий в украшении бейта внутренней рифмой, так и его расширительное толкование в качестве основы определенной поэтической формы, имеется уже в самом раннем из дошедших до нас трактатов по поэтике – «Интерпретаторе красноречия» Мухаммада ибн ‘Умара ар-Радуйани (XI в). И в этом сочинении, и во всех последующих теоретических трактатах описание мусаммата как поэтической формы иллюстрировали строфы из стихотворений Манучихри. Вот как определяет соответствующую фигуру Рашид ад-Дин Ватват в трактате «Сады волшебства в тонкостях поэзии»: «Этот прием заключается в том, что поэт делит бейт на четыре части и на концах трех ставит садж‘, а в четвертой приводит рифму… Допустимо, чтобы частей садж‘ было больше трех, но трехчастное [построение] более известно. Персы сочиняют мусаммат также и по-другому: в пяти полустишиях ставят одну рифму, а в конце шестого основную, на которую опирается стих» (перевод Н.Ю. Чалисовой). Процитировав одну строфу из мусаммата Манучихри, Ватват замечает: «И не ведают, что это и есть древний и основной [вид приема] мусаммат». Обычно мусаммат повторяет структуру касыды и состоит из вступительных частей и восхваления.

Одним из самых известных считается мусаммат, посвященный Михргану и начинающийся строфой, которую приводит в своем трактате Радуйани:

Вставайте и несите хорьковые [шубы], ведь настала осень.

Прохладный ветер подул со стороны Хорезма.

Посмотри на виноградные листья на ветках лозы,

Ты скажешь, что они похожи на рубашки красильщиков.

Дихкан в изумлении прикусывает палец:

Не осталось на лугу и в саду ни розы, ни цветов граната.

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Далее в тексте следует яркое описание даров осени: цитрона, померанца, айвы, граната, яблока. Поэт превосходно владеет приемами васфа, создавая в своем описании необычные ракурсы видения объекта. Он сравнивает плод айвы с желтым пушистым цыпленком, подвешенным к ветке вниз головой за одну лапку, гранат – с янтарной шкатулкой, наполненной алыми рубинами, яблоко напоминает поэту шар из леденца, внутри которого под маленькими куполами спят негритята-косточки. Список плодов осеннего сада заканчивается виноградом, который является главным объектом описания в следующей части стихотворения. В ней Манучихри обращается к ставшей уже традиционной теме приготовления вина (ср.: Рудаки, Фаррухи):

Дихкан рано утром, когда выходит из дому,

Не медлит и не ждет.

Идет к лозам и ворота виноградника открывает:

Что, мол, нужно дочери лозы, что ей подобает?..

Но не видит он ни одной девственницы:

Все они – беременные, все – больные.

Говорит он: «Что же с вами, девчонки, случилось?

Кто это увидел ваше лицо, затворницы?

Кто вытащил вас, затворницы, из дому?

Эту божью завесу вашу разорвал?

Пока я ходил домой, кто сюда забрел?

Ну, давайте же, постарайтесь заговорить!

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Манучихри использует в строфическом произведении классическую тематику касыдного