— Нечаво шастать по ночам! — послышался голос Митрофанушки. Домовик показался на тропинке, ведущей в сторону избы, где травницы зелья лечебные готовить учились, и в сумраке он показался просто тенью среди множества других теней. — Спать надыть ночами, а то удумали…

Я покорно вернулась в сени, а там уже стояла Любава, хмурилась, руки на груди сложив.

— Ты подумай о том, что завтра тебе встреча с мороком зимним предстоит, — сказала она тихо.

Из горницы выскочил кот, потерся о ногу хозяйкину, но с меня глаз зеленых не сводит.

— Не может такого быть, чтобы вред она причинила кому, здесь же Василисы царство… — так же негромко ответила я. — Неужто осмелится пить силы людские?

— Если Кащею обещали плату, так, может, и ей тоже? Айда в избу…

Повернулась, пошла к двери, я следом. А затем Любава мне и рассказала все, что от батюшки слыхивала — он в свое время в плену моровом побывал, едва выбрался из ледяного терема, что стоит на границе между Явью и Навью.

— Марья Моревна много имен имеет — Марой ее еще кличут, Мареной… и Смертью. Она — зимняя стужа и морок холодной ночи. Любит она прясть и ткать судьбы людские, и нити этих судеб в ее костлявых руках.

А еще сказывают, что она невеста Кащея, наставника по воскрешению мертвых, проводника в навий мир, но не больно рад он тому, хитростью Марья его обольстила, но что он получил в обмен на свою свободу, про то никто не знал.

Почему-то после того, как Любава рассказала о жениховстве Кащеевом, мне тоскливо сделалось, хотя отчего ж меня это волновать должно? Но в ночи, за окнами терема, видела я лунноволосого витязя с пронзительными синими очами, он глядел на меня с черных небес, и сердце билось сильнее.

А Любава дальше сказывала… Мол, живет Марья во дворце из искристого льда, дружбу с Ягой водит, отдавая ей души людей, а взамен старуха позволяет богине смерти царить в навьем мире.

Зима — это и есть Марья Моревна, дивная королевна, и длинными темными ночами она безраздельно властвует над русской землей, до краев наполняя Навь душами тех, кто замерз в холодной ночи, кого увели колдовская метель да вьюга чародейская. Она не пленница Нави и никогда ею не была, что бы там ни говорили… Посланницы ее по всему миру бродят-ходят, принимая обличья человека, которого заморочить надобно, могут и о смерти скорой упредить.

— Так что, коль встретишь своего двойника, знать скоро помирать… — закончила Любава свой сказ.

Спать мы легли поздно, долго еще сидели у лучины да в ночь вглядывались — словно бы ночницы, верные помощницы моей наставницы, могли к нам проникнуть да сон наш украсть, подменив кошмарами жуткими… Не сказывала я про то, но продолжала среди облаков, освещенных луною, видеть узкое, скуластое лицо Кащеево — то, тайное, которое он от учеников прячет. И страшно оттого было, и в то же время весело, но какое-то жутковатое было это веселье, словно я гляжу на хоровод волшебниц-вил, которые меня тропою дивьей увести могут. Заплутаю среди миров и времен, вовек дорогу не найду назад, буду кружить в зачарованном тумане среди белых птиц.

Они мне и снились — с опереньем мягким, которое серебром отливало, с шеями длинными и изящными, с глазами алмазными. Танцевали птицы на берегу, заросшем лютиками и незабудками, травой молодильной, и сладкие ароматы кружили мне голову, и жемчужные колокольчики ландыша звенели хрустально, когда касался их ветер. Дивный сон, хороший.

А наутро пришлось мне идти в северную сторону, туда, где не было теремов ярких расписных да клумб с пышными цветниками, туда, где среди ельника да осинника несколько изб на курьих ногах стояло. Судя по указательным камням, именно там нас должна была ждать наставница, встреча с которой больше всего страшила.

Возле перекошенной избы, на крыше которой темнел мох и зеленела трава, я и увидела высокую красавицу с черными косами, синее платье ее сверкало на фоне черного ельника, словно было колотым льдом украшено. Лазурные ленты в косах, белые кружева ажурные на платье, самоцветы по подолу вьются чудным морозным узором, на груди — бусы из жемчуга… Не была наставница старухой, да и излишне худой тоже не была — видать, может любой облик принимать. Кожа ее была белей снега, глаза — черная ночь колдовская. Вся она — воплощение холодного достоинства, величавая, изящная.

А неподалеку я заметила вырезанного из дерева идола, обложенного камнями, а на самом крупном из них лежала деревянная дощечка — словно бы это был алтарь какому-то богу.

Или богине.

Я внимательно посмотрела на Марью Моревну, которая молча ждала, пока все соберутся — не явились еще братья Енисей да Емельян, кои завели дурную привычку завсегда опаздывать… От наставницы веяло стужей, по земле ползли змеями снежные узоры, иней сковывал траву, и белая крупа покрывала камни и корни старых деревьев, кои в непосредственной близости от Марьи были. Запах зимней свежести плыл над поляной, запах поленьев сосновых да смолы. А в глазах колких наставницы нашей — царство снегов и мороза. Обрекает взгляд ее все отжившее на смерть и хлад, и нет пути назад из морового навьего мира, куда привести может королевна эта.

Чему учить она будет?..

Смерть насылать?.. Али вьюгами-метелями повелевать?

Тут показались запыхавшиеся братья — у одного кафтан навыворот, у другого пояс криво подвязан, видать, проспали. Марья Моревна взглянула на них искоса, повела соболиной бровью, рукой взмахнула — и ледяными статуями застыли Енисей с Емельяном.

— Так кажному будет, кто не проявит уважения должного, — холодный голос наставницы раздался в тиши. — На первый раз наказание будет невелико, к вечеру растают и облик свой вернут, на второй — на седмицу во льду запру, на третий — навсегда в Навь заберу.

Смотрю — колдуны наши взгляды отводят, жутко всем, страшно. Повелительница смерти, кощная владычица Нави сразу свой норов показала, пощады ждать не придется. Тяжко придется у ней в обучении…

Наставница прошла в избу, нас поманила за собой… В темных сенях все инеем было покрыто, с потолка сосульки свисали, и едва зашел последний ученик, как поток замерзшей воды перегородил выход.

И словно бы не в избе Зачарованного леса были мы, не в школе Василисиной, а в тереме ледовом.

Улыбнулась тонкими губами Марья и начала свой первый урок.

Оказалось не так все и страшно — всего лишь морозить воду нас учила она да инеем на окошках рисовать.

Но все одно тревога в душе разрасталась, ширилась, и леденело сердце под взглядом Марьи, наставницы нашей.

А к вечеру, когда в терем я свой вернулась, то увидела, что соседки моей, Любавушки, до сих пор нет, хотя их занятия должны были раньше закончиться. Это нас Марья Моревна до ночи держала, чтобы обряд показать один, его по сумеркам только творили.

Зря я боялась урока этого, далось мне легко из звездного света сплести узор заклинания, даже волнующе это оказалось, да и наставница осталась мною довольна, ледяные глаза ее с интересом на результат моего колдовства смотрели. Родился у меня дивный цветок, похожий на лилию, и лепестки его источали такой сильный аромат, от которого голова кружилась, мог он грезу наслать моровую, мог сгубить, но мог и счастье подарить неземное, к звездам вознести. Смотря с каким желанием срывали его.