Это было возбуждающим эротичным зрелищем, не похожим ни на одно из тех, что Уиллу приходилось видеть раньше. Сначала он пытался соответствовать ей, поддерживая разговор, но, несколько раз запнувшись, сдался и, закрыв глаза, отдался ощущениям.

Вскоре он и вовсе позабыл, что нужно дышать, когда Элоди, все еще болтая, протянула руку вниз и стала массировать его крепкие, точно сливы, яички, одновременно вбирая член глубже в себя. Уилл снова достиг пика наслаждения, еще более интенсивного, чем прежде.

Они задремали, потом проснулись и, съев остывший ужин, заснули снова. Когда Уилл открыл глаза, голова Элоди покоилась на его бедре. Заметив, что его член опять пришел в состояние боевой готовности, она склонилась над ним и стала лизать кончиком языка, возбуждая его еще сильнее, потом приняла в бархатистые глубины своего рта. Скоро Уилл достиг мощной разрядки.

Даже думая о ней, он не мог сдержать улыбки. Быть может, удастся уговорить ее задержаться на постоялом дворе еще на день? Что это изменит? Они и так потратили почти четыре недели вместо двух, чтобы добраться сюда. Временами в пути Уилл испытывал необъяснимое желание растянуть путешествие и на более длительный срок, чтобы как можно полнее насладиться радостью нахождения рядом с Элоди, о чем прежде не мог и мечтать.

Впервые он задумался об узах, которые свяжут их не на несколько ночей, а на недели и месяцы, тонущие в окутанном туманной дымкой будущем. Продолжая размышлять об этой перспективе, он томно потянулся и тут осознал, что Элоди рядом нет. С гулко колотящимся сердцем сел на постели. Из-за задернутых занавесок не пробивался ни единый рассветный луч солнца. «Возможно, она вышла справить нужду», – подумал он, пытаясь совладать с тревогой и неприятным чувством в желудке.

Она отдала ему всю себя свободно и охотно, так же как и он отдал ей всего себя. Обнаженные и лишенные защитных барьеров, ничего не скрывающие друг от друга, они достигли единения тел и душ. Элоди не бросила бы его, не сказав ни слова.

Дрожащими неловкими пальцами он высек искру и зажег стоящую на прикроватном столике свечу. Подтвердились его самые страшные опасения – Элоди в комнате не было.

Уилл вскочил с кровати. Седельные сумки, которые он дал ей в обмен на саквояж, собранный в Вене, по-прежнему стояли у стены, но были пусты; платье, сорочка, чулки и туфли, которые Элоди надела после смены монашеского облика, исчезли.

Вынужденный признать горькую правду, Уилл ощутил пустоту в душе.

Будь она проклята! Обманула его, довела до состояния полнейшей безмятежности и удовлетворения и сбежала. Сбежала прямиком к своему Филиппу. Уилл почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Предан. Покинут. Грудь пронзила мучительная боль, хуже даже, чем после пулевого ранения испанских бандитов.

Он сдержал волну опустошенности, призвав на помощь волю, подавил боль и отчаяние, которые в последний раз испытал в детстве, сидя у постели умирающей матери.

Он пытался сравнить себя со старой девой, лишившейся невинности в объятиях негодяя, который бросил ее. Нынешняя ситуация ничем не была похожа на ту, что он пережил в пятилетием возрасте. Тогда он потерял единственную женщину, любившую его, теперь же был предан лживой шлюхой.

Она еще его узнает!

Как глупо с его стороны забыть пословицу о том, что один негодяй должен знать другого в лицо. Не оставив Элоди права выбора, он принудил ее к путешествию по договоренности, что каждый получит желаемое.

Она решила обмануть его, не выполнять свою часть сделки.

Звук, разбудивший его несколько минут назад, – должно быть, стук закрывающейся двери. Если бы не инстинкт, до совершенства отточенный за годы бродяжничества, он, возможно, ничего и не услышал. Когда они совокуплялись в последний раз, близился рассвет, значит, далеко она уйти не могла.

Если Элоди Лефевр полагает, что удалось одурачить Уилла Рэнсли, скоро ей предстоит убедиться, как сильно она заблуждается.

Спрятав немногочисленные пожитки на дно корзин и посадив в них цыплят, Элоди взяла по одной в каждую руку и в предрассветной тьме поспешила к воротам Парижа, растворившись в толпе крестьян. Нетерпение мешало, приноровившись к размеренному шагу окружающих, идти с ними в едином ритме. Она метнулась вперед, обогнув ручную тележку с голубиными клетками и заставив растревоженных птиц испуганно захлопать крыльями. Ах, если бы она могла одолжить их крылья, чтобы долететь до Парижа!

Нужно сбежать от Уилла, прежде чем он проснется и обнаружит ее отсутствие. Зная о его таланте выслеживать людей, она понимала: необходимо затеряться в лабиринте парижских улочек, прежде чем он пустится в погоню. Уверяла себя, что тогда избавится и от соблазна вернуться обратно к нему. Не имело значения, что в его объятиях она вновь ощутила себя живой и полной сил. Время, проведенное вместе, было идиллией, которая, увы, подошла к концу. Кроме того, они всего лишь разделили радости одной ночи, такие же лживые и непрочные, как слова мужчины, нашептываемые на ушко девушке, которую он хочет уложить в постель.

Опасные радости, ибо заставили ее желать того, что, как она уже убедилась, не существует. Мир, в котором правит справедливость, а не жестокие, развращенные люди. Чувство единения с друзьями, семьей, возлюбленным, который лелеет ее. Ощущение безопасности, вроде того, что она испытывала в саду лорда Сомервилля. Все это лишь иллюзии, которые должны были рассеяться давным-давно, еще в детстве.

Отчего же ей так непросто расстаться с Уиллом? Ведь она знала, что он планировал на ее счет. Она вознаградила себя великолепной ночью страсти, какой никогда прежде не испытывала. До вчерашнего вечера ей с успехом удавалось держать под контролем эмоции, в противном случае крошечные семена, упав на плодородную почву, подготовленную заботливыми руками, могли прорасти во что-то большее, чем дружба.

Ее преданность Филиппу была зрелой, точно крепкий дуб, росший из самого ее сердца. Он был ее любовью, жизнью, долгом. Возвращение к нему должно было задушить любой росток привязанности к Уиллу Рэнсли.

Однако этого не произошло. Хотя она и спешила исполнить миссию, поддерживающую ее на протяжении последних полутора лет, все равно было больно. Тоненький внутренний голос нашептывал: изнуряющее чувство внутренней пустоты – следствие того, что частичка ее души осталась с Уиллом.

Значит, их страсть породила узы более крепкие, чем она предполагала. На одну-единственную ночь она получила в свое безраздельное владение восхитительного Зевса, сошедшего с небес на землю, но претендовать на него могла не больше, чем девушки из мифов. Раз уж не превратилась ни в корову, ни в дерево, не должна и позволять, чтобы расставание с ним лишило воли. Нужно позабыть об их дружеском путешествии, о том, что, рассказывая ей истории, Уилл смотрел на нее поблескивающими глазами и тепло улыбался. Нужно уничтожить малейшие чувства к нему, умело и нежно подводящему ее к экстазу.

А уж о том, что он станет по ней тосковать, и вовсе не следует волноваться. Проснувшись и обнаружив, что она сбежала, вырвет с корнем из своего сердца ростки привязанности, которые могли там прорасти.