В предместьях Сан-Паулу можно было собирать и изучать фольклор: майские праздники, когда вся деревенская округа украшала себя зелеными пальмовыми листьями; торжества в память о сражениях между маврами и христианами – в этом четко прослеживалась португальская традиция; шествия с nau catarineta, корабликами из картона с бумажными парусами; паломничество к далеким приходам, заботящимся о прокаженных, в которых мерзко пахло пингой (алкогольной настойкой на тростниковом сахаре, совсем непохожей на ром) или батидой (той же настойкой, смешанной с лимонным соком). Певцы, метисы, в пестрых лохмотьях и изрядно выпившие, под звуки тамбуринов вызывали друг друга на состязание в мастерстве исполнения сатирических куплетов.

Были там и свои суеверия, и свои предрассудки. Ячмень на глазу надлежало лечить, прикладывая к нему золотое кольцо. Все продукты питания жители делили на две несовместимые друг с другом группы: comida quente и comida fria, пища горячая и пища холодная. Нежелательно также было употреблять вместе рыбу и мясо, манго и алкогольные напитки, бананы и молоко.

В пределах этого бразильского штата еще более увлекательным было изучение не то чтобы пережитков традиционной культуры Средиземноморья, а ее индивидуальных форм, преобладающих в созревающем обществе. Предмет исследования был тем же: речь всегда шла о прошлом и о настоящем, но рассмотренных с позиции научных достижений классической этнографии, которая стремилась объяснить одно временное понятие через другое. Исходя из этого, настоящее с его мимолетностью проявлялось в том, что воспроизводило самые древние этапы эволюции европейской цивилизации. Как и во времена правления династии Меровингов во Франции, в здешних латифундиях можно было наблюдать зарождение общественной и городской жизни.

Внезапно возникшая здесь цепь агломераций не была похожа на современные города, устроенные таким образом, что следы их собственной истории сложно будет отыскать, и которые с течением времени обретут все более однородную форму, различаясь лишь в административном плане. Здесь же, напротив, можно было внимательно изучать города, словно растения, так же, как и ученый-ботаник по имени, виду и структуре каждого определяет его принадлежность к тому или иному семейству в природном царстве, к которому человек добавил царство урбанистическое.

В течение XIX и ХХ веков подвижное кольцо расплывчатых границ, установленных первооткрывателями, постепенно расширилось с востока на запад и с юга на север. В 1836 году только Норте, область между Рио и Сан-Паулу, была плотно заселена, и основные события разворачивались в центральной части штата. Двадцать лет спустя колонизация дошла до северо-запада и Паулисты; в 1886 году она уже затронула Араракуару, Алта-Сорокабану и Нороэсте. В этих районах еще в 1935 году кривая прироста населения совпадала с восходящей кривой производства кофе, тогда как на давно освоенных землях Норте понадобилось более 50 лет, чтобы пик первого графика предопределил спад второго. Уже с 1854 года в связи с истощением почвы начали сокращаться площади плантаций, но вплоть до 1920 года не отмечалось резкого сокращения населения.

Такой процесс использования пространства соотносится с эволюцией (в историческом понимании), проявления которой всегда кратковременны. Только в больших городах на побережье – в Рио и Сан-Паулу – урбанистическая экспансия может являться прочной базой для того, чтобы придать происходящим процессам необратимый характер: в 1900 году население Сан-Паулу насчитывало 240 000 жителей, в 1920-м – 580 000, в 1928-м город стал миллионным, а сегодня он уже превысил все мыслимые показатели. Однако за пределами этих городов урбанизация то начинается, то прекращается, и чем выше ее уровень, тем меньше прирост населения в провинции. Если посмотреть на это с другой стороны, не сосредоточиваясь на росте чисел, заметим, что изменился социальный уровень жителей. Детальное наблюдение за жизнью отстающих в развитии городов и только зарождающихся поселений делает возможным изучение социальных процессов их трансформации. Причем проявления изучаемых процессов в предельно коротких временных рамках настолько же поразительны, как и открытия палеонтолога, изучающего анатомические изменения живых существ, происходившие в течение миллионов лет.

Но даже поменяв угол зрения, невозможно отказаться от версии о том, что процессы трансформации в Бразилии опережают развитие страны.

В период Бразильской империи человеческая популяция была развита слабо, но с течением времени достаточно быстро набирала темп. Если прибрежные и соседние с ними города оставались довольно маленькими, то за их пределами жизнь кипела куда более активно, чем сейчас. Исторический парадокс состоит в том, что эта тенденция слишком часто сходит на нет, в том числе по причине общей недостаточности средств сообщения. Ведь когда не представлялось другой возможности, кроме как скакать на лошади, мысль о столь продолжительном путешествии, не то чтобы длиною в несколько дней или недель, но даже в месяц, не вызывала ничего, кроме отвращения, а дороги, где мог пройти только мул, поистине ужасали. Во внутренних районах Бразилии, вероятно, жили размереннее: по рекам плавали только в определенное время, и такие путешествия растягивались на несколько месяцев. Еще столетие тому назад протоптанные тропинки в джунглях, такие как, например, ведущая из Куябы в Гояс, были единственной дорогой для многочисленных караванов, которые насчитывали от пятидесяти до двухсот мулов. Окончательно о таких тропах позабыли лишь к 1935 году.

Запустение, в котором к началу ХХ века оказалась центральная часть Бразилии, за исключением наиболее удаленных областей, никоим образом не отражало банальной ситуации: дорогая цена была заплачена за увеличение численности населения и за изменение условий жизни в прибрежный регионах согласно требованиям современности, тогда как внутренняя часть страны возвращалась к размеренному ритму жизни, наиболее свойственному ей, поскольку с прогрессом дело там всегда обстояло тяжело. Так пароходная навигация в малых водах уничтожила когда-то знаменитые крупные порты и гавани. Стоит поразмыслить над тем, не выполнила ли авиация ту же самую роль, приглашая нас поиграть в чехарду через исторические этапы. В конце концов можно вообразить себе, что технический прогресс сам себя избавит от тех издержек, которых не удалось избежать нашим надеждам: платить нужно было мелкими монетами – одиночеством и забвением, разменяв при этом всю близость отношений, которую мы так неловко использовали.

В уменьшенном масштабе сам штат Сан-Паулу и соседствующие с ним области иллюстрировали эти изменения. Не существовало больше протоптанных тропинок к бастионам, основатели которых утверждали свое право на обладание провинциальными землями. Эти бастионы были прообразами бразильских городов, расположенных на берегах реки или океана – Рио-де-Жанейро, Витория, Флорианополис – на островах, Баия и Форталеза – на мысах, на берегах Амазонки – Манаус, Обидос, или даже Вила-Вилья-ди-Мату-Гросу, на которую периодически совершали нападения индейцы намбиквара, жившие вблизи Гуапоре. Некогда знаменитый гарнизон, во главе которого стоял капитан ду мату – капитан бруссы, – был создан на границе с Боливией (той самой границе, которую в 1493 году папа римский Александр VI Борджа символически установил между Старым и еще незнакомым Новым Светом) для того, чтобы оградить прибрежные земли испанской короны от притязаний Португалии.