Хотелось бы мне сказать, что причиной этому было подобное сну состояние, порожденное пробуждением среди ночи. Прекрасное оправдание. Возможно, в нем даже есть доля правды, но основную вину, конечно же, следует возлагать на мое нетерпение, распаленное задержкой наших исследований, и на безудержное любопытство, перешедшее в ту ночь все возможные границы.

К тому времени, как я вышла наружу, дверь закрылась. Я замерла, подбирая халат, чтобы он не тащился за мной по полузамерзшей грязи, и вскоре заметила движение: незнакомец шел вверх по склону, прочь из деревни. Определенно не местный. Мое любопытство усилилось. Я устремилась за ним, перебегая от дома к дому и прячась в тени на случай, если ему вздумается оглянуться.

Как далеко я намеревалась следовать за ним? Сама не знаю. В конце концов мне пришлось бы задаться этим вопросом, но прежде, чем передо мной встала необходимость выбора дальнейших действий, я оказалась полностью лишена возможности принимать решения.

Деревню окружала каменистая вырубка, вниз тянулись поля, а невдалеке, выше по склону, начинался лес. Углубившись в заросли, я обнаружила, что халат и ночная рубашка из рук вон плохо подходят для слежки за человеком, прекрасно знающим эту местность. К тому же на мне не было чулок, и холод ощутимо покусывал лодыжки. Густые заросли заслонили и Друштанев, и большую часть звездного света, и я ни о чем не подозревала, пока кто-то не схватил меня, крепко зажав ладонью рот.

Я тут же вскрикнула во весь голос, но крик прозвучал глухо, почти неслышно. Нет, он еще не был зовом на помощь: от неожиданности все мысли вылетели из головы, уступив место простейшим животным рефлексам. Рывком притянув меня к себе, незнакомец прошипел мне на ухо нечто неразборчивое. Я не могла сказать, говорил ли он по-выштрански или на каком-либо другом языке – в тот миг мой помутившийся разум не различил бы и ширландского. Рванувшись, я вновь попыталась крикнуть – и на сей раз это был крик о помощи, – но без особого успеха. Незнакомец коротко рыкнул на меня – без слов, но явно угрожающе, и я умолкла.

Однако вдвоем мы произвели достаточно шума, чтобы преследуемый услышал и оглянулся. На миг мне подумалось, что он может оказаться моим спасителем. К несчастью, надежды рухнули, стоило ему подойти к нам. Он заговорил – не со мной, но с моим пленителем – и тот ответил не по-выштрански и не по-ширландски. Они явно были знакомы – возможно, встреча их вовсе не радовала, но это не означало, что кто-либо из них примет мою сторону.

Ощущение, будто все вокруг – сон, исчезло, как не бывало. Я замерла в руках своего пленителя; мысли без толку метались в голове кругами, точно накрытая корзиной мышь. Что они сделают со мной? Похитят, убьют, покусятся на мою честь – возможным казалось все это и даже много худшее. Я пережила встречу с волкодраком и нападение дракона, но никогда в жизни не сталкивалась с людьми, желающими мне зла, и частичка разума, остававшаяся достаточно отстраненной, чтобы оценить картину в целом, с отвращением отметила, как скверно я справляюсь со сложившейся ситуацией.

Я очень благодарна этой частичке разума: стыд побудил меня собраться с силами. Взвесив свои возможности, я нашла их прискорбно скудными. При мне не было ничего ценного, чем можно было бы соблазнить похитителей и убедить их отпустить меня. До деревни было так далеко, что мой крик вряд ли услышали бы, даже если бы тот, кто держал меня, освободил мой рот. Хватка его была сильна, как хватка дракона, и, даже если бы мне удалось вырваться, по темному лесу в халате и ночной рубашке далеко не уйти. Абсурд, но в ту минуту я пожалела, что не прочла побольше захватывающих романов, так любимых Амандой Льюис, словно они могли бы послужить руководством к выходу из сложившегося положения.

Пожалуй, взвешивать возможности не стоило. Эти размышления привели меня в замешательство, и я опомниться не успела, как чужая рука, зажимавшая рот, исчезла, и тот, за кем я следила, начал совать мне меж зубов какую-то тряпку. Я заорала во весь не слишком-то громкий голос, рванулась раз, другой, но вскоре меня связали, заткнули мне рот кляпом и завязали глаза. Прежде чем поверх глаз лег сложенный носовой платок, я успела мельком взглянуть на того, кто схватил меня – это был еще один светловолосый человек, выше ростом и шире в плечах, чем первый. Как только я оказалась должным образом связана, он закинул меня на плечо, и мы тронулись в путь.

Значит, похищение – по крайней мере, для начала… Кровь холодела в жилах при мысли о возможном продолжении.

Вскоре мы (вернее, они, так как мне волей-неволей приходилось висеть на плече похитителя) удалились от деревни настолько, что эти люди сочли безопасным начать продолжительный разговор. Судя по интонациям, тот, кто схватил и теперь нес меня, был не на шутку рассержен на второго, ходившего в деревню к любовнице, и пространно отчитывал его. И вдруг, к немалому своему удивлению, я осознала, что понимаю это не только по интонациям – я понимала их язык!

Не слишком хорошо, стоит заметить. Если мои читатели-ширландцы когда-либо сталкивались с фермерами из отдаленных сельских мест, они могут составить впечатление о том, что я услышала в эту ночь: знакомые слова, перевернутые с ног на голову и с непривычно искаженными гласными. Конечно, эти двое говорили не по-ширландски, но понять их язык, едва я узнала его, оказалось легче, чем выштранский. То был какой-то невразумительный диалект айвершского, который я изучала в детстве.

Конечно, разница между тем, чтобы спеть песенку или прочесть стихи на айвершском или любом другом языке, и тем, чтобы понять гневную перебранку двух чужеземцев, один из которых тащит тебя на плече по ночному лесу горной Выштраны, бесконечно велика. Однако, узнав язык, я начала улавливать общее направление спора, каковой и осмелюсь воссоздать далее.

– Ты идиот, – раздраженно сказал тот, кто нес меня. Правда, использованного им слова я не знала, но подозреваю, что оно было куда более оскорбительным. – Я же запретил возвращаться туда.

– Я думал, вреда от этого не будет, – возразил юный повеса. (Я разглядела его лицо, пока меня вязали, и выглядел он всего на год-другой старше меня.)

Мой похититель фыркнул и резко дернул плечом, вскинув меня повыше.

– То есть, ты думал, что я не замечу. Тебе повезло, что заметил, иначе эта девчонка проследовала бы за тобой до самого лагеря.

– И что с того? – угрюмо спросил юноша. – Ты же сам тащишь ее туда.

Так оно и было, и мне даже думать не хотелось, зачем. Но знание было единственным моим оружием, и я продолжала слушать.

– Я не собираюсь позволять ей удрать обратно и поднять шум, – сказал тот, кто нес меня. – Может, местные и не обратят внимания на твои шашни со сдобной вдовушкой, но эта – нездешняя. Нужно узнать, кто она и что здесь делает. А после мы решим, что делать с ней.

Несмотря на это «мы», он говорил, будто главный – как минимум, из них двоих, а может, и не только. И в окрестностях они появились недавно, иначе успели бы узнать, что в Друштанев прибыли гости из Ширландии.

Я кашлянула. Все встало на свои места. Светлые волосы, диалект, в котором, хоть и с трудом, можно было узнать айвершский; выходит, эти двое – штаулерцы. В тот миг я не могла припомнить их историю во всех подробностях, но войска Айверхайма прошли через эти горы лет двести тому назад, и по окончании войны часть солдат, не получивших жалованья и отрезанных от родины, осели в этих местах. Их потомки, известные как штаулерцы, по большей части живут к северу от выштранских гор, но их молодежь частенько странствует через горы на юг, в Чиавору, с одной-единственной тайной (и весьма прибыльной) целью.