писал в газеты, председателю ВЧК и прокурору, а в результате его арестовали и чуть не расстреляли. И снова Ленин вызывает Дзержинского и требует немедленно исправить положение: безобразия, творящиеся в его ведомстве, компрометируют советскую власть. Вольнов же с надежным сопровождением отправлен на квартиру Горького.

Через несколько дней Бонч-Бруевич получил письмо от Максима Пешкова (А.М. в тот момент в Москве не было):

16 октября 1919 года.

Многоуважаемый Владимир Дмитриевич. Вчера вечером в 11 часов снова арестован агентами «Особого отдела при ВЧК» Иван Егорович Вольный. Когда я хотел при обыске позвонить Вам или товарищу Дзержинскому, комиссаром, производившим обыск, мне было заявлено, что если я по поводу этого ареста буду телефонировать кому бы то ни было, то я сам буду арестован, а телефон сорван. После этого Иван Егорович был увезен. Протокола составлено не было. Причина ареста не известна. Надо думать, что это недоразумение.

С товарищеским приветом М. Пешков.

Ленин изумлен, звонит Дзержинскому, но тот опять не в курсе, видно, в его ведомстве царит полный произвол. Оказывается, было даже распоряжение отправить Вольнова обратно в Орел – и это несмотря на личное указание Ленина. Феликс Эдмундович пообещал все исправить, а в это время уже шел усиленный допрос писателя. Проходят часы, Ильич опять звонит Дзержинскому, тот извиняется, говорит, что в ходе допроса появились очень интересные данные об орловских чекистах. Ленин предлагает немедленно отпустить Вольнова – ведь рассказать о безобразиях в Орле он может и на свободе. Проходят ночь, день, наконец Ленин «взрывается» и требует, чтобы Дзержинский вместе с Вольновым приехали к нему. Через час они в Кремле в кабинете Ленина. После обстоятельного рассказа о порядках в Орле Владимир Ильич распорядился дать ему машину и отвезти к Горькому, после чего часа два проговорил с Дзержинским наедине. В скором времени в ВЧК прошли основательные чистки.

Осенью 1919 года А.М. неоднократно сообщает Зиновьеву и Ленину о тяжелом положении ученых, гибнущих от голода и холода, борется с попытками Петрокоммуны сократить ученым количество пайков вдвое. Горький просит Ленина взять дело помощи в свои руки: «Изъяв его из рук тех болванов, которые не чувствуют разницы между экономическим материализмом и политическим идиотизмом… Сейчас пуд муки имеет гораздо более серьезное политически-агитационное значение, чем митинг на 3 тысячи человек, даже с участием самого т. Зиновьева».

Первое заседание Комиссии по улучшению быта ученых (КУБУ) состоялось 14 января в квартире Горького на Кронверкском. Утвердили норму академического пайка для 1800 ученых, председателем избрали Горького. Список ученых, которым положен паек, увеличили до двух тысяч, и за этот список А.М. боролся с Зиновьевым практически до самого своего отъезда за границу.

Как председатель Петроградской комиссии, Горький ходатайствовал и об освобождении квартир ученых от уплотнения. Он пишет Ленину, составляет списки пострадавших, но Зиновьев всячески мешает его инициативам. Терпение Горького окончательно иссякло, когда Зиновьев начал активно мешать его издательской деятельности.

Из письма А.М. Ленину:

Владимир Ильич, предъявленные мне правки к договору 10-го января со мной и Гржебиным – уничтожают этот договор. Было бы лучше не вытягивать из меня жилы в течение трех недель, а просто сказать «договор уничтожается!» В сущности меня водили за нос даже не три недели, а несколько месяцев, в продолжение коих мною все-таки была сделана огромная работа: привлечены к делу популяризации научных знаний около трехсот человек лучших ученых России, заказаны, написаны и сданы в печать за границей десятки книг и т. д. Теперь моя работа идет прахом. Пусть так. Но я имею перед Родиной и революцией некоторые заслуги и достаточно стар для того, чтобы позволить и дальше издеваться надо мною, относясь к моей работе так небрежно и глупо.

Ни работать, ни разговаривать с Заксом [С.М. Закс-Гладнев, шурин Г.Е. Зиновьева, руководитель административно-технического аппарата Госиздата] и подобными ему я не стану. И вообще я отказываюсь работать как в учреждениях, созданных моим трудом – во «Всемирной литературе», издательстве Гржебина, в «Экспертной комиссии», в «Комитете по улучшению быта ученых», так и во всех других учреждениях, где работал до сего дня. Иначе поступить я не могу. Я устал от бестолковщины.

Ленин, боясь скандала, Горького поддержал, но отношения с Зиновьевым не улучшились, а начиная с 1921 года Зиновьев не только окончательно перестал реагировать на просьбы А.М., но в буквальном смысле начал крушить все его начинания.

Голод

В 1921 году в Россию пришла страшная беда – голод. По своим масштабам бедствие многократно превзошло трагедию 1891–1892 годов. Летом ситуация стала критической, особенно сильно пострадали Центральная Россия и Поволжье. Причин много: Гражданская война, разруха, грабительские реквизиции, но главное – засуха, превратившая плодородные земли в пустыню. В газетах появились страшные сообщения: «Матери убивают своих детей, чтобы не видеть их медленной голодной смерти». От голода люди сходят с ума, съедено все – исчезли кошки и собаки, ободрана с деревьев кора. А.М. принимает активнейшее участие в организации помощи голодающим. А.М. пишет 13 августа 1921 года Марии Будберг: «Я – в августе – еду за границу для агитации в пользу умирающих от голода. Их до 25 м[лн]. Около 6-ти снялись с места, бросили деревни и куда-то едут. Вы представляете, что это такое? Вокруг Оренбурга, Челябинска и др. городов – табора голодных. Башкиры сжигают себя и свои семьи. Всюду разводят холеру и дизентерию. Молотая кора сосны ценится 30 т пуд. Жнут несозревший хлеб, мелют его вместе с колосом и соломой, и это мелево едят. Вываривают старую кожу, пьют бульон, делают студень из копыт. В Симбирске хлеб 7500 фунт, мясо 2000. Весь скот режут, ибо кормовых трав нет – все сгорело. Дети – дети мрут тысячами. В Алатыре мордва побросала детей в реку Суру».

А.М. пишет воззвание к зарубежной общественности (6 июля 1921 года):

Хлебородные степи Юго-Востока России поражены неурожаем, причина его небывалая засуха. Несчастие грозит миллионам населения России смертью от голода. Напомню, что народ русский сильно истощен влияниями войны и революции и степень его сопротивления болезням, его физическая выносливость, – значительно ослаблена. Для страны Льва Толстого и Достоевского, Менделеева и Павлова, Мусоргского и Глинки и других всемирно ценных людей наступили грозные дни, и я смею верить, что культурные люди Европы и Америки, поняв трагизм положения русского народа, не медля помогут ему хлебом и медикаментами.

Если гуманитарные идеи и чувства – вера в социальное значение которых так глубоко поколеблена проклятой войной и безжалостным отношением победителей к побежденным – если, говорю я, вера в творческую силу этих идей и чувств должна и может быть восстановлена – несчастие России является для гуманистов прекрасной возможностью показать жизнеспособность гуманизма…

Патриарх всея Руси Тихон обратился за помощью к