Те — суда. По-моему ж, то прекрасно,

Что кому любо...

(Пер. В. Вересаева)

Условный поэтический язык, понятный для всех адресатов и современников Сапфо, со временем требовал специального истолкования, и чем непонятнее становилась обстановка, в которой он возник и существовал, тем труднее было его объяснить. Лишь в итоге длительной научной дискуссии было принято предположение о том, что частично сохранившееся в цитате I в. н. э. и столь восхищавшее древних любовное стихотворение исполнялось в действительности на свадьбе. Оно возникло как обрядовая песня величания жениха или прощания подруг с невестой. Но Сапфо преобразовала традиционную тему в личную и в привычную ситуацию свадьбы внесла свое авторское «я». Получилось новое стихотворение, в котором чувства изображались не только по внешним их симптомам, но по описанию внутреннего состояния страдающего человека, о котором знает только он сам и никто другой:

Богу равным кажется мне по счастью

Человек, который, так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу, — уж я не в силах

Вымолвить слова,

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы и вот-вот как будто

С жизнью прощусь я.

(Пер. В. Вересаева)

Эта попытка изображения чувства по внутреннему состоянию позволила римскому поэту Катуллу через пятьсот с лишним лет перевести стихотворение Сапфо, осмыслив его как изображение мук ревности и неразделенной любви.

Но наряду с этим Сапфо слагает свадебные песни-эпиталамии в обычной фольклорной манере. Среди ее фрагментов представлены величальные песни для жениха и невесты, песни-плачи, в которых невеста среди подруг прощается со своим девичеством, песни-прославления ее родных и друзей. Иногда в песни подобного рода вторгается миф, о чем свидетельствует недавно найденный папирусный фрагмент эпиталамия, в котором описывается свадьба Гектора и Андромахи. Обращение к мифу во времена жизни Сапфо, как и Алкея, было оправдано всей ролью мифологии в идеологии античного раннего общества. Миф позволял сопоставлять события реальной, земной действительности с аналогичными событиями жизни богов и героев; миф утверждал смысл и значимость происходящего ныне в среде людей, позволяя возвеличивать конкретное событие. Но, описывая прибытие в Трою свадебной процессии, Сапфо пользуется средствами лирического, а не эпического изображения. Не события, а ситуация должны привлечь внимание ее слушателей, которым поэтесса стремится показать и волнения старца Приама, поднимающегося со своего места, и чувства тех, кто направляется навстречу молодой чете. Стиль этой песни далек от эпоса, но языковая близость полностью сохранена.

Нередки среди фрагментов Сапфо песни расставания, напутствия и утешения. Их фольклорные прототипы не вызывают сомнения, но с ними связано новое, возможно, самой Сапфо принадлежащее осмысление мотива воспоминания. Мотив этот не нов: он известен в фольклоре, встречается в «Одиссее». Но там Навсикая просит

Одиссея вспоминать ее за то, что

...ты спасением встрече со мною обязан.

(«Одиссея», 8, 461)

Воспоминание предполагается как благодарность за деяние. У Сапфо воспоминание облегчает разлуку и приносит утешение в горе, т. е. оно представляется необходимым для настоящего.

В древности поэзия Сапфо была очень распространена и любима. Сапфо называли десятой музой Эллады; Лесбос чеканил на своих монетах ее изображение; она прославлялась в песнях и статуях. Но наряду с почетом она сделалась в эпоху поздней античности героиней различных легенд, лишенных биографической достоверности, возникших в послеклассический период греческой литературы в так называемой средней комедии. Из этого же источника пришла популярная в новое время легенда о смерти Сапфо, покончившей с собой из-за любви к прекрасному Фаону.

В III в. до н. э. александрийские филологи собрали и разделили все наследие Сапфо на девять книг по ритмико-мелодическим типам ее стихотворений. Это деление и его принцип было, вероятно, обусловлено стремлением связать число книг с числом Муз и упорядочить разнообразие поэтических размеров, которыми пользовалась Сапфо. Богатство ее ритмико-мелодических типов было, несомненно, связано с обилием мелодий лесбосских песен, но среди них Сапфо предпочитала строфу логаэдического строения, вошедшего в поэзию под именем сапфической строфы:

Третьим и последним классиком сольной мелики был иониец Анакреонт (вторая половина VI в. до н. э.). Он родился на острове Теосе, но в юности вынужден был покинуть родину, попавшую в руки персов. Вместе с теосскими беженцами Анакреонт нашел приют в ионийских поселениях во Фракии, оттуда уже известным поэтом переехал на о. Самос ко двору тирана Поликрата. Когда же Самос оказался во власти персов, а Поликрат погиб, Анакреонт бежал в Афины. По преданию, афинский тиран Гиппарх прислал за ним корабль на Самос.

Сохранились изображения Анакреонта на вазах и посвященные ему эпиграммы, где он обычно представлен стариком с лирой в руках среди пирующих. Песни Анакреонта предназначены для однократного исполнения на пиру и отличаются шутливой непосредственностью и изяществом. Поэт прославляет Диониса, Эрота и Афродиту; вино, любовь, веселье — основные темы его песен. Нигде нет и речи о сильной всепоглощающей страсти, ее заменяет «игра» в любовь, ради которой поэтом выбирается соответствующая маска неунывающего старца, предающегося всем радостям жизни. Песни его поразительны по своему мастерству, язык их конкретен и ясен, строфы кратки. Образы, изящные и разнообразные, не бывают глубокими, их назначение — создать определенное настроение в определенной обстановке. С мягким юмором поэт жалуется на свою старость, которая не является преградой для Эрота, но лишает его расположения юных красавиц:

Бросил шар свой пурпуровый

Златовласый Эрот в меня

И зовет позабавиться

С девой пестрообутой.

Но, смеяся презрительно

Над седой головой моей,

Лесбиянка прекрасная

На другого глазеет.

(Пер. В. Вересаева)

Анакреонт изображает Эрота ребенком задолго до того, как он стал таковым в памятниках изобразительного искусства. Беспечные забавы играющего в кости или мяч Эрота словно противопоставлены тем сильным чувствам, которые он вселяет в души людей. В одном стихотворении, возможно, пропетом на пиру во фракийской Абдере, поэт призывает девушку перейти от детских забав к утехам любви, предлагая себя в учителя. Образ юной красавицы он