довольно либеральным человеком. Вскоре после получения этой должности он обещает заняться интеграцией мусульман и провести несколько важных реформ. Но возможно, уже слишком поздно. 20 августа 1955 года Фронт национального освобождения организует агрессивные манифестации в Константине. От рук бунтовщиков, вооруженных топорами и дубинками, пострадало 123 человека, среди которых европейцы и умеренные алжирцы. Ответные меры ужасны: жертвами становятся более 12 тысяч человек. Отныне алжирский конфликт приобретает размах настоящей войны: множество мусульман, ранее не поддерживавших призывы к независимости, теперь выступают за нее, тогда как Жак Сустель присоединяется к лагерю «ультрас».

В октябре 1955 года Альбер Камю начинает публиковать в L’Express цикл статей о «Разорванном Алжире», пытаясь определить «позицию, беспристрастную по отношению ко всем сторонам». По Камю, две пропасти стремительно расширяются: та, что отделяет на территории самого Алжира европейское население от мусульманского, и та, что противопоставляет метрополию алжирским французам. «Все происходит так, словно бы справедливый суд, которому наконец-то у нас была предана политика колонизации, был распространен на всех французов, там живущих. Почитать кое-какие газеты, и можно подумать, что Алжир населен миллионом колонистов с хлыстом и сигарой, разъезжающих на „кадиллаках“». Что касается еврейского населения, он подчеркивает, что уже на протяжении многих лет оно находится в тисках между «французским антисемитизмом и арабским недоверием»[165]. 22 января 1956 года Камю, находясь в Алжире, обращается с Призывом к гражданскому перемирию в Алжире, хотя ему грозят смертью. Его позицию понимают плохо: «Я сам лично не заинтересован ни в каких иных действиях, кроме тех, что могут здесь и сейчас помочь избежать ненужного кровопролития… Такая позиция сегодня никого не удовлетворяет, и мне заранее известно, как она будет принята обеими сторонами»[166].

Деррида в это время придерживается взглядов, довольно близких взглядам Камю. Но в столице Алжира любое обсуждение этой темы оказывается сложным, особенно в семье. А в Париже он может говорить об этом разве что с Люсьеном Бьянко, который разделяет его антиколониалистские убеждения, хотя и испуган, как и он, террористическими атаками ФНС[167].

В течение 1955/56 учебного года, последнего, который Деррида должен провести в Школе, Морис де Гандийак несколько раз приглашает его на приемы. Вместе с супругой он устраивает их каждое воскресенье. На этих встречах Жак знакомится с такими фигурами интеллектуального и философского мира, как Жан Валь и Люсьен Гольдман, а также с молодыми интеллектуалами Костасом Акселосом, Жилем Делезом и Мишелем Турнье. Впервые он сближается с парижской средой, которая до этого момента казалась ему недоступной. Прошлым летом в замке Серизи-ля-Саль прошла десятидневная конференция, посвященная Хайдеггеру, с участием последнего, и эта важная встреча – по-прежнему повод для разговоров. На одном из приемов у мадам Эргон, владелицы Серизи, проигрывают запись нескольких особенно значительных отрывков из конференции. Этот момент Деррида никогда не забудет:

Я был студентом Высшей нормальной школы и впервые услышал голос Хайдеггера в одной гостиной в 16-м округе. Запомнилась, в частности, такая сцена: мы все сидели в гостиной и слушали этот голос… Особенно мне запомнился момент после выступления Хайдеггера: вопросы [Габриэля] Марселя и [Люсьена] Гольдмана. Один из них высказал Хайдеггеру примерно такое возражение: «Но не считаете ли вы этот метод или способ чтения и вопрошания опасным?». Эпистемологический, методологический вопрос. И у меня в ушах все еще звучит ответ Хайдеггера, последовавший после некоторого молчания: «Ja! Это опасно»[168].

Тем не менее у Жаки в этом году есть большое дело – развитие, хотя и несколько беспорядочное, его отношений с Маргерит, сестрой его сокурсника Мишеля Окутюрье. После долгого пребывания в санатории девушка наконец возвращается в 1954 году в Париж: поскольку результаты ее анализов оставались довольно плохими, рассматривалась возможность тяжелой операции, но она от нее отказалась. «С того момента, когда я действительно почувствовала себя в опасности, я решила вылечиться», – вспоминает она. Вернувшись в Париж, Маргерит получает более или менее гомеопатическое лечение, основанное на диете с большим содержанием белков: каждый день она должна съесть один целый камамбер, двести граммов мяса, четыре яйца и выпить изрядное количество красного вина. Это оригинальное лечение приводит к заметному улучшению, позволив ей возобновить изучение русского языка. Жаки, которого часто приглашают в семейство Окутюрье позавтракать или сыграть в бридж, все больше сближается с Маргерит. Во время одной из первых встреч он дарит ей «Свадьбы» Камю – он обожает это юношеское произведение с едва ли не пророческим названием. Главное же – эта книга позволяет ему показать девушке алжирский мир, в котором он вырос.

Маргерит родилась в 1932 году в совсем другой среде, и ее детство было насыщено событиями. Ее отец Гюстав Окутюрье, выпускник Высшей нормальной школы, до прохождения агрегации по истории изучал русский язык. В Праге, где он работал на агентство Havas, он встретил свою жену, и там же родились Маргерит и два ее брата. Затем семья Окутюрье жила до вторжения в 1941 году немецких войск в Белграде. Не зная, что стало с отцом, мать и трое детей бегут в Каир, где вплоть до конца войны живут в довольно тяжелых условиях. Затем семья обосновывается в Москве, где Гюстав Окутюрье становится корреспондентом Агентства Франс-Пресс: именно там Маргерит и Мишель начинают учить русский. Наконец, в 1948 году Окутюрье возвращаются в Париж, чтобы дети могли сдать выпускные экзамены в средней школе и поступить в высшее учебное заведение. Как легко понять, по своему образованию девушка так же далека от классического французского образца, как и Жаки: хотя семья у нее католическая, Маргерит порой будет говорить, что после такого детства, проведенного в диаспоре, и из-за матери-чешки она порой чувствует себя более еврейкой, чем Деррида себя евреем.

В письме Мишелю Монори, датированном летом 1956 года, Жаки немногословно и как большой секрет упоминает об «ужасном периоде», который он пережил. Дело в том, что Маргерит уже была обручена с другим студентом Высшей нормальной школы – Лораном Версини, серьезным молодым человеком, который нравился ее родителям и уже был принят в Шаранте в семейном поместье. На первом этапе эта двусмысленная ситуация, похоже, не слишком тревожит Деррида: как и многие другие молодые люди его поколения, он охотно заявлял о своей враждебности браку и супружеской верности. Но лишь до того момента, пока, съедаемый ревностью, он не потребует от Маргерит выбрать между ним и Версини. Возможно, она только этого и ждала, чтобы принять решение и отправиться к матери своего жениха. Когда Маргерит объясняет ей положение, мадам Версини просит ее ничего не