Сорбонну Деррида часто ходит с Аленом Понсом, периодически посещая лекции Анри Гуйе, Мориса Гандийака, Фердинана Алькье и Владимира Янкелевича. Что касается тех, кто преподает в Школе, то решающими окажутся две встречи.

Уже в первый день его принимает Луи Альтюссер, отвечающий за студентов, выбравших философию. Деррида знакомится с 34-летним Альтюссером, который тогда еще ничего не опубликовал, поэтому пока никому не известен. Лет 12 спустя он станет легендарной фигурой. Как и Деррида, Альтюссер родился в окрестностях столицы Алжира. Вырос в среде католиков, прошел конкурс в Высшую нормальную школу в 1939 году. Сразу после этого мобилизованный, он скоро попал в плен и пять лет провел в концлагере. В Школу ему удалось вернуться только в конце войны. И уже в 1948 году в возрасте 30 лет он смог пройти агрегацию, получив в этом же году членский билет Французской коммунистической партии. Сразу же назначенный «кайманом» философии, то есть преподавателем, ответственным за подготовку студентов к агрегации, он пробудет в этой должности более 30 лет. Начиная с 1950-х годов он также становится секретарем Литературной школы – это должность с весьма размытыми границами, которую изобрели, похоже, специально для него. Тюсс, как многие его называли, занимает очень темный кабинет на нижнем этаже, справа от «аквариума». На самом деле в основном Альтюссер занимается студентами только в период их подготовки к агрегации. На протяжении первого года Жаки пересекается с ним в Школе лишь изредка[137].

Через несколько недель после начала учебного года Деррида начинает посещать лекции по экспериментальной психологии, которые с прошлой осени читает некий Мишель Фуко, так же как и Альтюссер, еще неизвестный. Вместе с остальными слушателями курса, который Фуко ведет вечером по понедельникам в небольшой аудитории «Кавайес», Деррида изумлен харизмой преподавателя, который всего на четыре года его старше: «Поражали мастерство, блеск и властность его речей». Порой Фуко приводит нескольких студентов в больницу Святой Анны, в отделение одного из своих друзей-психиатров. Деррида никогда не забудет об этом опыте прямого знакомства с безумием: «Приводили пациента, которого осматривал и расспрашивал какой-нибудь молодой врач. Мы просто присутствовали при этом. Это было мучительно»[138]. Врач уходил, чтобы записать свои наблюдения, потом в присутствии Жоржа Домезона, главы отделения, читал что-то вроде лекции. Между Фуко и Деррида быстро завязываются дружеские отношения, этому способствует и то, что, хотя Фуко был назначен ассистентом в Лилле, в это время он еще живет в Школе.

Другая встреча, еще более важная, происходит в феврале 1953 года. Мишель Окутюрье, которому отец подарил машину за то, что он прошел по конкурсу, берет с собой трех друзей – Мишеля Серра, Эли Каррива и Жаки в отпуск на одну неделю на горнолыжную станцию Карро-д’Араш в Верхней Савойе. Но упомянуть об этом визите стоит не столько из-за того, что молодые люди катались на лыжах, сколько из-за первой встречи Жаки с Маргерит, старшей сестрой Мишеля, встречи, о которой они упомянут мимоходом в фильме «Деррида». Очень красивая блондинка, которой только что исполнилось 20 лет, болеет туберкулезом, как и многие другие студенты ее поколения. Несколько месяцев она провела в санатории Плато д’Асси, но ее состояние остается неопределенным, хорошие результаты анализов перемежаются с плохими. Уже при первой встрече Маргерит заинтересовала Жаки, но ему не представился случай пообщаться с ней наедине. Для нее же он пока только один молодой человек из многих. Только через полтора года, когда Маргерит вернется в Париж, их отношения станут более личными.

Проходят месяцы, и Деррида затягивает своего рода приятный водоворот. Двоюродной сестре Мишлин он пишет: «Жизнь, которой мы здесь живем, требует длинных спокойных каникул, тихих и в полном одиночестве. Ты даже представить себе не можешь, насколько здесь все взбудоражены, лезут из кожи вон, разбрасываются. В конце дня просто ужасаешься, вспоминая, на что ушло время»[139]. Словно для того, чтобы наверстать упущенное, значительную часть лета 1953 года, проведенного в Эль-Биаре, Жаки посвящает чтению книги, которая станет для него чрезвычайно важной, – »Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии» Эдмунда Гуссерля, более известной под названием «Идеи I». Книга была переведена, сопровождена введением и прокомментирована Полем Рикером. «И именно этот великий читатель Гуссерля, более строгий, чем Сартр и даже Мерло-Понти, научил меня прежде всего читать феноменологию и в определенном смысле служил мне с этого момента ориентиром», – признает Деррида в похвале Рикеру[140].

В остальном август и сентябрь снова проходят в неге, сочетающейся с меланхолией. «Благословляю завершение каникул, – пишет он Мишелю Серру. – В итоге я сдался трусливому желанию окончательно сбежать от семьи. Вот что происходит, когда слишком ее любишь»[141]. Не считая Гуссерля, он почти не работал, разве что немного занимался сертификатом по этнологии, который должен представить в Сорбонне, поскольку именно эту дисциплину он выбрал в качестве научного предмета, необходимого для лиценциата.

Одна вещь расстраивает Жаки: дистанция между ним и Мишелем Монори, образовавшаяся после его поступления в Высшую нормальную школу. Ни с одним из студентов Школы у него не сложилось таких же близких отношений. Он пишет своему другу ностальгические строки:

Почему у нас больше нет даже сил писать друг другу? Ты знаешь, что с моей стороны дело не в том, что я тебя забыл. Моя дружба не умерла и не потеряла «остроты», скорее умерло что-то во мне. Чтобы как-то прояснить это, мне понадобилось бы рассказать себя – тебе и самому себе, – »пересказать» два или три года вплоть до самых последних событий.

К тому же я больше не хочу писать, больше не могу. Это еще больше расстраивает, потому что, я уверен, я мог бы спастись – я имею в виду, здесь, – только если бы я постоянно писал, по крайней мере для себя[142].

С началом 1953 учебного года экзамены на лиценциат в Сорбонне приводят его в уныние. Как расскажет Деррида позже, принимая орден Почетного легиона в том самом зале, где он в те времена страдал, «подготовительные курсы и Высшая нормальная школа привили некоторым из нас это ребяческое чувство превосходства и избранности, которое не помешало нам, столь снисходительным, снизойти сюда, чтобы записаться, как положено, в Сорбонну на ее экзамены и конкурсы, и не избавило меня, как одного из этой группы, ни от испытаний, ни от множества неудач»[143]. В конце октября, поскольку у него не было «времени рисовать и мерить кости», он провалился на практических занятиях по этнологии, хотя и получил к