В источниках немало упоминаний о захвате казачьими полками церковного имущества (например, полками генералов Д. Е. Кутейникова, В. В. Орлова-Денисова и др.). Из всей добычи именно церковная утварь привлекала в первую очередь взоры казачьих военачальников. Очень интересный эпизод о таком увлечении генерал-майора И. Д. Иловайского (командовал отрядом, освободившим Москву) рассказывал в своих записках С. Г. Волконский: «Иван Дмитриевич Иловайский с попечительным вниманием рассматривал отбиваемые обозы у французов, которые без исключения препровождались к нему на личный осмотр… Все вносилось на личное его обозрение, и как церковная утварь и образа в ризах были главною добычею, увозимой французами, то на них более обращал внимание Иловайский и делил все это на два отдела: что побогаче, в один, что победнее, в другой. Эта сортировка Бенкендорфу и мне показалась странным действием, и Александр Христофорович спросил его: “Зачем этот дележ? Ведь все это следует отдать духовному начальству как вещи, ограбленные из церквей московских и следующие обратно в оные”. Но на это Иловайский отвечал: “Нельзя, батюшка, я дал обет, что все, что побогаче, если бог сподобит меня к занятию от вражеских рук Москвы, все ценное, доставшиеся моим казакам, отправлять в храм божий на Дон, а данный завет надо свято исполнить, чтоб не разгневать бога”. Попало ли все это в церкви на Дон или в кладовые Иловайского, мне неизвестно, но что верно, что ни убеждения Бенкендорфа, ни мои увещевания не отклонили Иловайского в принятом им распорядительном решении».

Даже если мемуарист исказил кое-какие детали, или что-либо преувеличил, очевидно главное: для донских генералов, в силу разных причин, именно отбитые церковные ценности являлись самой приоритетной добычей. И с материальных позиций, и с точки зрения давних и устоявшихся традиций жертвования казаками, возвращавшихся после удачных походов, в пользу Православной церкви. Примечательно, что до недавнего времени организовывались несколько экспедиций для поисков «кладов» Наполеона (в том числе золото и серебро московских церквей), якобы при отступлении из России тайно зарытых или сброшенных в водоемы. Поиски предпринимались в разных местах на пути от Москвы до Березины, все безрезультатно. Могу только предположить, что все ценности попали к казакам. А у них не было привычки и особой охоты докладывать по инстанциям о таких находках. Русские военачальники, из-за особых отношений с казачьими командирами, в силу их автономного положения, не горели желанием требовать от них отчета. Сегодня, из-за отсутствия под рукой достоверных источников, не имеет смысла подробно разбираться в том, куда, кому и в каком количестве попало, захваченное у французов церковное серебро (и не обратил ли кто это имущество в свою пользу?). Но по воле судьбы этот вопрос оказался тесно связанным с награждением казачьих начальников за их боевые действия во второй период кампании 1812 г.

Потрясающие результаты преследования наполеоновской армии при ее отступлении из российских пределов в самом конце 1812 г. как бы говорили сами за себя. Вполне очевидной казалась бы и роль иррегулярных войск, захвативших большую часть трофеев и пленных в этот решающий период. Донским военачальникам только и оставалось, что дожидаться потока наград и отличий за достигнутые успехи. Но в русских высших военных сферах продолжали испытывать сомнения в действенности этой конницы. Безусловно, здесь проявлялись элементы зависти и пренебрежения со стороны армейского командного состава, но самый заметный отпечаток на господствующее отношение накладывало негативное мнение о казаках, сложившееся после Бородинского сражения. По мнению Кутузова, казаки «так сказать, не действовали». Но особо большие претензии у главнокомандующего имелись к казачьему предводителю М. И. Платову. Он оказался одним из немногих генералов, не получивших никакой награды за Бородино, а после на месяц был отрешен от командования казаками. Лишь благодаря приезду в армию своего старого боевого друга английского генерала Р. Вильсона, Кутузов был вынужден помириться с донским атаманом и вверить под его начало отдельный казачий корпус.

Моментально изменить уже полученную репутацию Платову было трудно из-за плохих личных взаимоотношений с Кутузовым. Сам атаман понимал, что у главнокомандующего и его ближайшего окружения он все еще продолжал оставаться «не на хорошем счету». Примечательно, например, что он, дабы лишний раз «не дразнить гусей», так и не отослал наградное представление на свой корпус за бородинский рейд. Но чуть позднее хитроумный Платов попытался коренным образом изменить ситуацию. Он решил перенести вопрос о результативности и действенности своих войск из чисто военной плоскости (где определяющим фактором являлись генеральские взаимоотношения) в практическую сферу общественной жизни, а именно: на поприще религиозной филантропии и христианского благочестия.

С этой целью был предпринят хорошо рассчитанный и эффектный ход, имевший важные последствия. По его приказу из отбитых у противника в конце 1812 г. драгоценностей отобрали церковную утварь (священные сосуды, оклады с образов, священнические ризы и т. д.). Собранные ценности потянули на сорок пудов серебра.

18 декабря 1812 г. этот важнейший груз в семи мешках и девяти слитках был отправлен в главную квартиру русской армии. В сопроводительном письме Платов убедительно просил главнокомандующего употребить присланное серебро на отделку Казанского собора в Петербурге (хотя французами они были изъяты из московских церквей) с надписью: «От усердного приношения Войска Донского». Эта идея (а первоначально она как раз исходила от светлейшего князя Смоленского, ловкий атаман же решил ее активно эксплуатировать), как потом показала завязавшаяся оживленная переписка двух военачальников, нашла со стороны Кутузова полнейшую поддержку и искреннее понимание. «Ваше мужество, ― писал главный российский военный вождь Платову, ― дает мне способ исполнить мою клятву: пускай победа украсит Святыню, и Святыня возвеличит победу!» Он же посоветовал обратить серебро на изображение не двенадцати апостолов, как первоначально предлагал донской атаман, а четырех Евангелистов, на что тотчас было получено согласие. Этот удачный ход не только примирил двух генералов (за выполнение клятвы главнокомандующий оказался в благодарном долгу у Платова). «Подвиг благочестия казаков», как потом стали именовать в дореволюционной историографии акт пожертвования донцов, очень быстро создал чрезвычайно благоприятное общественное мнение о действиях иррегулярных войск и отодвинул на второй план былые прегрешения (о них стало не принято вспоминать). Когда же в высших государственных и военных сферах уже никто не мог сказать, что казаки бездействовали (при наглядной демонстрации успехов), можно было требовать наград. Как только Платов почувствовал ответный резонанс от предпринятой выигрышной акции, он не замедлил 19 февраля 1813 г. представить главнокомандующему подробнейший рапорт о действиях своих войск от Малоярославца до Данцига. Не забывая собственных заслуг, атаман в лучших традициях жанра реляций описал в самом выгодном свете поступки зятя Кутузова полковника князя Н. Д. Кудашева, а также близкого к светлейшему полковника П. С. Кайсарова, специально приставленному к казачьему корпусу на период преследования противника. Все формальности и тонкости военной наградной науки были четко соблюдены и учтены.