Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ларисс опустил голову:
— Я говорил, чтобы ты не торопился с переездом. Дворец слишком большой — много непроверенных наемников.
Я шумно втянул воздух и несколько раз ударил по полированной крышке стола:
— Я был обязан переехать сюда — этого требует положение. И чем скорее — тем лучше.
Ларисс кивнул:
— Это так…
— Ведь убрали всех, кто прежде служил Октусу.
Ларисс вновь кивнул:
— Да, но кто сможет поклясться, что среди нанятых новым управляющим нет его людей? Да и кто такой этот новый управляющий? — прозвучало донельзя желчно. Он был уязвлен.
— Он из обслуги Императора. Управлял домом наследного принца. Пирам полностью ему доверяет.
Ларисс отвернулся, сцепил руки за спиной, какое-то время делал вид, что разглядывает мозаичное панно. Наконец, видно, совладал с собой:
— У Императора не завалялось еще одного доверенного? Мне тоже нужен управляющий.
Я не ответил. Редко можно было увидеть его таким… настоящим. Я бы насладился, если бы не неуместный момент.
— Нужно было оставить ее в доме. — Он на секунду замолчал и добавил: — В моем доме — ведь он пока мой. Ты все равно не ходишь к ней.
Прозвучало так пренебрежительно, что хотелось подскочить и отрезвить его кулаками. Временами я не мог себя простить и не понимал, как смотреть брату в глаза. Но в другие моменты чувствовал, что поступил тогда правильно. Остался лишь едва заметный сероватый шрам на губе, тонкий, как штрих. Следы побоев почти исчезли, но невозможно стереть память.
— Оставить ее с тобой? Ты это имел в виду? Ты больше ее в глаза не увидишь.
Ларисс снисходительно хмыкнул:
— Кажется, как и ты.
Я внимательно вглядывался в его рельефное лицо, стараясь уловить хоть что-то. Хоть намек. Уже не удивлюсь, если он причастен, но как это распознать? И что будет, если он причастен?
— Поклянись, что это не ты. Если это твоих рук дело — ты мне больше не брат.
Ларисс покачал головой и охотно поднял раскрытые ладони:
— Не я. Клянусь памятью отца. Не я. Но теперь желающие всегда найдутся.
Несмотря ни на что, я поверил. Чувствовал, что не врет, каким-то зудящим сенсором в груди. Предположение было только одно:
— Это Октус. Это его дом и его люди. Кто еще может решиться на такое? Тем более теперь. Октус и Марий Кар.
Ларисс кивнул:
— Вполне возможно. У него есть основания. И возможности.
Если это шантаж, оставалось только ждать условий, ничего не предпринимая. Шантаж… самый отвратительный и самый действенный прием. Непонятным оставалось одно:
— Чего он добивается? Я не могу просить освобождения от должности — с нее не уходят по своему желанию. Это волен сделать лишь Император.
— Или смерть…
Ларисс многозначительно молчал.
Я кивнул:
— Или смерть. Но тогда этот жест с похищением не имеет смысла… А если она просто сбежала?
Ларисс покачал головой:
— Исключено. Она знает, что ее ищет Совет. И, поверь, она больше никуда не побежит. Уверяю тебя. Но если Октус выдаст ее Совету… ее казнят. И ты ничего больше не сможешь сделать.
— Не казнят. А Октус сам предстанет перед Советом. Стоит лишь удостовериться, что это он.
Ларисс с любопытством уставился на меня:
— Я о чем-то не знаю?
Я шумно дышал, все еще стараясь унять пульсацию крови — это становилось физически больно.
— Император сказал, что, будь она жива, он дал бы ей амнистию в честь коронации.
— А ты? — Ларисс повел бровью. — Промолчал?
Я кивнул.
— Теперь хочешь признаться, что солгал?
Я опустился на стул:
— Это не самая великая ложь. Я пытался уберечь ее. Я доверяю Пираму — конечно, в разумных пределах. Но, лучший способ сохранить тайну — не знать ее. Сейчас он — добрый друг, а завтра захочет уколоть. Он слишком любит такие поводы. Но, я думаю, он не просто так завел этот разговор.
Ларисс долго переминался с ноги на ногу, стуча каблуками по полированному камню, скрестил руки на груди:
— Тогда ты ее потеряешь. Навсегда. Потому и солгал. А теперь пытаешься оправдаться.
Я уронил голову на руки, зажимая ладонями виски. Он, как всегда прав, но теперь все гораздо серьезнее.
— Если придется сделать выбор, я предпочту потерять. Но она останется жива.
Ларисс промолчал, лишь многозначительно повел бровью и медленно зашагал вдоль мозаичных стен сенаторского кабинета. Наконец, обернулся:
— А если это не он? Не Октус?
— Ты же поклялся.
Ларисс кивнул:
— Но другие не клялись.
— Кто? Сенаторы? Тенал? — Я покачал головой: — Едва ли кто-то из них опустится до такой низости.
Брат замолчал, лишь вновь зашагал вдоль стены, касаясь кончиками пальцев полированных панелей. Так касаются понравившихся предметов дети, осталось лишь высунуть кончик языка. Он опустил руку и вновь посмотрел на меня:
— Так что ты будешь делать?
— Остается только ждать и тихо искать. Такие жесты не совершают просто так.
Ларисс несколько раз кивнул, вытянув губы, и направился к двери:
— Поеду домой. Надеюсь, известишь, если что-то изменится.
Глава 30
Чем дольше на голове находился мешок, тем страшнее становилось. Я слышала далекий шорох чужих ног, приглушенные мужские голоса. Но слов не разобрать. Судя по спертому влажному воздуху, это, возможно, подвал. Едва ли Котлован — вонь ядовитого тумана я бы узнала сразу. Очередная мерзость полукровки? Неужели все мало? Я уже почти не сомневалась, лишь не видела в этом ни малейшего смысла. Разве что, воспитательную меру, чтобы я как можно острее ощутила контраст между покоями госпожи и тюремным подвалом.
Признаться, на короткий миг я думала о Гекторе. В первые мгновения. Вновь старалась найти обоснования надежде. Но не теперь.
Я сжалась на холодном полу, старательно вслушиваясь в окружающие звуки, но слышала только удары собственного сердца, и далекие голоса, доносившиеся будто через комья ваты. Здесь было холодно, я продрогла в легком платье, а тонкий плащ совсем не согревал, но даже не могла обнять себя, потому что руки были связаны за спиной. Наверное, нужно бы было заплакать, но слез не было. Я непременно заплакала бы. Раньше. До побега. До порки. Слезы пересохли, как когда-то полноводные реки Норбонна.
Я услышала стальной скрежет. Так отъезжают двери. Шаги нескольких пар ног. Меня тряхнули, поставили на ноги. Ненавистный мешок, в котором я уже задыхалась, наконец, сняли с головы. Я долго щурилась на яркий свет, наконец, различила людей.
Я попятилась, увидев широкое лицо Бальтазара. За его спиной маячил неизменный Окт. Я не понимала, к добру ли все это. Они не спешили развязывать меня, не спешили снимать