церкви новую службу. Но едва в церкви святого Джайлса был раскрыт новый служебник, как в народе послышался ропот, скоро перешедший в страшное смятение. Церковь была очищена и служба совершена, но рост недовольства заставил судей объявить, что приказ короля предписывает покупку служебника, а не пользование им. Им тотчас перестали пользоваться, а присланные из Англии строгие приказы восстановить его были встречены массой протестов от всех областей Шотландии; один только герцог Леннокс привез с собой ко двору 68 ходатайств. В то же время духовенство, вельможи и дворяне собрались в Эдинбурге для организации национального сопротивления. Эти события в Шотландии сразу отозвались открытым проявлением недовольства в Англии. Тюрьма, которой Лод наградил Принна за его толстый том, не сломила узника, и он написал новое сочинение, в котором нападал на епископов как на хищных волков, называя их слугами дьявола. Его товарищ по заключению Джон Бэстик объявил в своей «Литании», что «ад разверзся, и к нам явились черти в камилавках и клобуках, ризах и стихарях». Бертон, отставленный Высокой комиссией лондонский священник, призывал всех христиан противиться епископам как «душегубам, порождению звериному, слугам Антихриста».

Такой бред можно было бы оставить без внимания, если бы общее сочувствие к нему не показывало, как быстро поднимается волна народного недовольства. Лод привлек Принна и его товарищей к суду Звездной палаты за «призыв к мятежу», но они пренебрежительно отнеслись к приговору, присуждавшему их к выставлению у позорного столба и пожизненному заключению. Толпа, наполнившая двор замка, чтобы присутствовать при их казни, стонала при отрезании у них ушей и «издала крик», когда Принн объявил, что приговор над ним противоречит закону. Когда их повели в тюрьму, на пути собралось сто тысяч лондонцев, и переход этих «мучеников», как называли их зрители, походил на торжественное шествие. Внезапный взрыв народного чувства удивил Лода, но, как и всегда, он остался неустрашимым. Люди, оказавшие Принну при проезде по стране гостеприимство, были вызваны в Звездную палату, а цензура над пуританской печатью усилена. Но настоящую опасность представляли не памфлеты безумных фанатиков, а настроение Шотландии и впечатление, производимое во всей Англии делом Хемпдена (ноябрь 1637 г.). 12 дней торжественно обсуждался перед полным собранием суда вопрос о корабельной подати. Было доказано, что в прежние времена подать взималась только в случаях внезапной нужды и ограничивалась только побережьем и портовыми городами и что особый статут лишил ее даже тени законности; взимание ее было названо нарушением «основных законов» Англии.

Решение дела было отложено, но разбор его отразился не только на Англии, но и на настроении шотландцев. На просьбы последних Карл I ответил приказом оставить столицу всем пришельцам. Но Эдинбургский совет не был в состоянии исполнить этот приказ; прежде чем разойтись по домам, вельможи и дворяне выбрали уполномоченных, под старым названием «столов», которые и вели в течение зимы переговоры с короной. Следующей весной переговоры были прерваны новым приказом разойтись и принять служебник. В это время (июнь 1638 г.) судьи наконец приняли долго откладывавшееся решение по делу Хемпдена. В его пользу высказались только двое судей; трое примкнули к ним по формальным основаниям. Большинство, числом семь, высказалось против. Они выставили смелое положение, что против воли короля нельзя ссылаться ни на какой закон, запрещающий произвольное обложение. «Я никогда не читал и не слышал, — сказал судья Беркли, — чтобы закон был королем (lex est rex), но обычно, и вполне правильно, говорят, что законом служит король (rex est lex)». Главный судья Финч так выразил мнение своих товарищей: «Не имеют силы акты парламента, лишающие короля возможности защищать свое королевство… Акты парламента не могут отнять у короля права распоряжения подданными, их личностью и имуществом, а также их деньгами: между тем и другим ни один закон парламента не делает различий».

«Я хотел бы, — сердито писал наместник Ирландии, — чтобы господин Хемпден и прочие ему подобные розгами были возвращены к здравому смыслу». Хотя двор был обрадован решением судей, но Уэнтворт ясно видел, что Хемпден достиг своей цели. Его сопротивление указало Англии на опасность, грозившую ее свободе, и выявило настоящий характер притязаний короля. До какой степени и ожесточенности дошло наконец настроение даже лучших пуритан явствует из написанной в это время Мильтоном элегии «Лицид». Ее спокойные и мягкие жалобы внезапно прерываются взрывом негодования при виде опасностей, угрожающих церкви, при виде «слепых людей, едва умеющих держать пастуший посох; голодные овцы напрасно смотрят на них, не получая пищи»; а в это время «свирепый (римский) волк хищными когтями каждый день поспешно похищает многих и тайком пожирает их». Твердое решение народа потребовать отчета у своих тиранов выразилось в угрозе топором. Уэнтворту, Лоду и самому Карлу I еще предстояло посчитаться «с двуручным орудием, стоявшим у двери и готовым размахнуться для одного удара, не более». Несмотря на твердость общего настроения, не было необходимости действовать немедленно: усиливавшиеся на севере затруднения, очевидно, должны были заставить правительство искать поддержки у народа. В то время как Англия ожидала решения дела Хемпдена, в Эдинбург пришло требование короля немедленно подчиниться, и это тотчас собрало вокруг «столов» всю массу протестующих. За протестом, прочитанным в Эдинбурге и Стирлинге, последовало, по внушению Джонстона Уористона, возобновление «ковенанта» (союза с Богом), который был заключен и подкреплен клятвой прежде, в дни опасности, когда Мария I еще строила козни против протестантизма, а Испания снаряжала Армаду. «Обещаем и клянемся, гласил конец торжественного обязательства, — великим именем Господа нашего Бога, пребывать в исповедании и повиновении названной вере, защищать ее и противиться всем враждебным ей заблуждениям и соблазнам во все дни нашей жизни, согласно нашему призванию и в пределах сил, данных Богом нам в руки». «Ковенант» был подписан в Эдинбурге, во дворе францисканской церкви, при взрыве воодушевления, «с такими удовольствием и радостью, как будто снова допускались в союз с Богом люди, прежде долго бывшие изгнанниками и мятежниками».

Для собирания подписей по стране разъезжали дворяне и вельможи с документами в карманах, а священники в церквях убеждали всех присоединяться. Но в давлении не было нужды. «Рвение присоединяющихся было таково, что многие иногда подписывались слезами со щек»; о некоторых рассказывали даже, что они «вместо чернил подписывали свои имена собственной кровью». Это оживление религиозного пыла придало новую силу свободе Шотландии, что отразилось на перемене в тоне протестующих. От маркиза Гамильтона, прибывшего в качестве комиссара короля для прекращения спора, сразу потребовали упразднения суда Высокой комиссии, устранения новых свода канонов и служебника, свободного парламента и свободного Общего собрания. Напрасно грозил он войной; даже