Из всех требований парламента это впервые можно было назвать чисто революционным. Согласиться на него — значило создать власть, постоянно соперничающую с короной. Карл I подписал билль без возражений, но он уже нашел средство сломить сопротивление парламента. До того его сдерживало присутствие шотландской армии; теперь нельзя было больше откладывать ее оплаты и отступления, и между обеими странами было заключено соглашение. Палаты поспешили закончить свою преобразовательную работу. У Северного совета и суда уэльских окраин была отнята присвоенная ими судебная власть; затем был целиком упразднен суд по гражданским и уголовным делам Звездной палаты и Высокой комиссии, последних чрезвычайных судилищ, служивших опорой Тюдоровской монархии. Работа велась быстро, так как нужно было спешить. Обе армии были распущены, но едва шотландцы отправились домой, как король решился вернуть их назад. Несмотря на просьбы парламента, он отправился из Лондона в Эдинбург, принял все требования собора и сословий Шотландии, присутствовал при пресвитерском богослужении, осыпал титулами и милостями графа Аргайла и двух вождей и в несколько месяцев приобрел популярность, вызвавшую опасения английского парламента.

Страх перед планами короля усилился, когда оказалось, что он все время плел интриги с графом Монтрозом, отделившимся от партии патриотов и за то наказанным заключением в Эдинбургский замок, и тогда Гамильтон и Аргайл внезапно покинули столицу, обвиняя короля в намерении предательски захватить их и выслать из страны. Страх превратился в бешенство при известиях, внезапно пришедших из Ирландии, где падение Страффорда положило конец всякому подобию порядка. Распущенные солдаты его войска рассеялись по стране и раздули тлевшее недовольство в целое пламя. В Ольстере, где не забыли еще конфискаций заселения, в октябре 1641 года в результате заговора, устроенного с замечательными искусством и тайной, разразился мятеж, охвативший с быстротой молнии середину и запад острова. Чистая случайность спасла Дублин, но вне городов для мятежников не было помех. За несколько дней погибли тысячи англичан, а молва удвоила и утроила число жертв. День за днем из Ирландии приходили рассказы об ужасах и насилии, подобно поражавшим Англию в наше время вестям из Каунпора. Очевидцы передавали, как мятежники разрубали на куски мужей в присутствии их жен, у них на глазах разбивали головы их детям, насиловали и выгоняли голыми замерзать в лесах их дочерей. «Одних, говорил Мэй, — нарочно сжигали, других, для потехи или развлечения, топили, и если те всплывали, шестами мешали им приставать, или расстреливали и убивали их в воде; многих хоронили заживо или закапывали в землю по грудь и оставляли умирать от голода». Во всем этом многое было простым преувеличением из страха.

От прежних восстаний новое отличалось своим религиозным характером. Это была борьба не кельтов с саксами, как прежде, а католиков с протестантами. Паписты «Палисада» действовали тут рука об руку с ирландскими разбойниками. Мятежники называли себя «католическим союзом», имевшим целью защищать «публичное и свободное исповедание истинной католической римской веры». Ужас в Англии еще более усилился, когда оказалось, что они считают себя действующими по приказу короля и в интересах его власти. Они утверждали, что стоят за Карла I и его наследников и против всех тех, кто «прямо или косвенно стремится уничтожить их королевские права». Они показывали грамоту, составленную будто бы по приказу короля в Эдинбурге, и называли себя «королевским войском». Грамота была подделкой, но вера в нее поддерживалась тем равнодушием, с которым Карл I относился к национальной чести. Он смотрел на восстание как на удобное средство сдерживать своих противников. «Я надеюсь, — хладнокровно писал он, получив известия, — что плохие слухи из Ирландии помешают сделать в Англии много таких глупостей». Прежде всего это должно было вызвать образование войска, распоряжаясь которым король мог снова стать повелителем парламента. Со своей стороны, парламент считал восстание ирландцев проявлением широко задуманной контрреволюции, в намерения которой входили удаление шотландской армии, примирение с Шотландией, интриги в Эдинбурге. Страх среди членов парламента был доведен до ужаса ликованием роялистов при возвращении короля и появлением роялистской партии в самой Палате.

Новая партия была втайне организована Гайдом, будущим лордом Кларендоном. Его соратником являлся лорд Фолкленд (Falkland), человек широкой учености, лидер свободнейших мыслителей эпохи, смелый и ловкий оратор; он страстно желал свободы религиозной мысли, которой теперь угрожал догматизм эпохи, и это отдалило его от парламента; в то же время боязнь столкновения с короной, страстное стремление к миру, симпатия к побежденным побудили его встать на сторону короля, которому он не доверял, и умереть за дело, бывшее ему чуждым. Вокруг Фолкленда и Гайда скоро собралось большое число сторонников благородных солдат вроде сэра Эдмунда Верни («я тридцать лет ел хлеб короля и служил ему, и теперь я не сделаю такой низости, не покину его»), а также людей, напуганных быстрым ходом событий и опасностями, грозившими епископату и церкви, сторонников двора и оппортунистов, ожидавших нового торжества короны. Ввиду разделения парламента и усиления внешних опасностей Пим решился обратиться за помощью к нации. В ноябре 1641 года он предложил Палате «Великое представление» (Remonstrance) подробный отчет о деятельности парламента, о встреченных им затруднениях, о предстоявших ему новых опасностях. Парламент обвиняли в намерении упразднить епископат; представление доказывало, что он имеет в виду просто ограничение власти епископов. В политическом отношении оно отвергало упрек в революционных стремлениях. Оно требовало только соблюдения существующих законов против диссидентов, правильного отправления суда, назначения министрами лиц, пользовавшихся доверием парламента.

Новая партия короля боролась упорно: речь следовала за речью, заседание затянулось до того, что понадобилось принести свечи, и, наконец, только в полночь представление было принято большинством в одиннадцать голосов. Попытка меньшинства выразить протест против принятого решения обнародовать документ вызвала взрыв долго дремавших страстей: «Одни махали своими шляпами над головами, другие отстегнули от поясов свои мечи в ножнах и, держа их рукояти в руках, поставили их концами в пол». Только хладнокровие и такт Хемпдена предотвратили стычку. Обе стороны считали представление переломом в борьбе. «Будь оно отвергнуто, — сказал О. Кромвель при выходе из палаты, — я наутро же продал бы все свое имущество и оставил бы Англию навсегда». Враждебно принятое королем представление снова подняло дух народа. Лондонцы поклялись жить и умереть вместе с парламентом; в каждом графстве образовались общества для защиты палат; а когда король удалил стражу, выпрошенную общинами под страхом военного заговора, на ее месте у Вестминстера столпился народ.

Больше всего повредил единодушию парламента церковный вопрос. В необходимости реформы были убеждены все, и одним из первых действий парламента был выбор особой комиссии для рассмотрения этого вопроса. Масса членов Палаты общин, как