Англию, чтобы возбудить в избирателях внимание к наступившему наконец кризису; а когда общины собрались, он оказался не простым членом от Тавистока, а их признанным главой. Из числа провинциальных дворян, составлявших большинство общин, немногие заседали в прежних палатах, но никто из них не был таким выдающимся представителем парламентского племени, вокруг которого могла сосредоточиться предстоявшая борьба. По смелости и оригинальности красноречия Пим уступал Элиоту и Уэнтворту, но взвешенность и логичность делали его более подходящим для убеждения и руководства большой партией; поддержкой ему служили хладнокровие, ловкость и порядок в ведении общественных дел, практичность в руководстве прениями, придавшая деятельности парламента невиданный прежде методический порядок. Но как ни ценны были эти достоинства, у Пима была еще более важная особенность, делавшая его не только первым по времени, но и величайшим из парламентских вождей.

Из пятисот человек, заседавших вместе с ним у святого Стефана, он один ясно предвидел предстоявшие затруднения и отчетливо представлял, как устранить их. Было несомненно, что парламент будет втянут в борьбу с короной. Было вероятно, что в этой борьбе Палата общин, как это бывало и прежде, встретит противодействие со стороны Палаты лордов. Юристы старой конституционной школы оказывались беспомощными перед подобным столкновением соподчиненных властей, которого не предусматривал закон и которое слабо и неясно разрешалось прецедентами. Пим был знаком с прецедентами так же хорошо, как и юристы, но далеко превосходил их пониманием основных начал Конституции. Первый из английских политиков, он открыл и применил к данным политическим условиям то, что можно назвать теорией соотношения властей. Он заметил, что в качестве элемента конституционной жизни парламент имеет большее значение, чем корона, и что в самом парламенте главной составной частью является Палата общин. На этих двух положениях он основал весь свой образ действий в наступавшей борьбе. Когда Карл I отказался действовать вместе с парламентом, Пим объявил этот отказ временным отречением государя от своей власти, отдававшим ее до создания новых учреждений в руки обеих палат. Когда лорды стали противодействовать общинам, Пим предупредил их, что это противодействие только заставит общины «взять на них одних спасение королевства».

В то время эти начала представлялись революционными, но впоследствии оба они были признаны основами английской Конституции. Первое из них было подтверждено «Конвенантом» и парламентом, собравшимся после бегства Якова II; второе — всеобщим признанием со времени принятия «Билля о реформах» 1832 года того, что правление страной, в сущности, находится в руках Палаты общин и что вести его могут только министры, представляющие ее большинство. По своему характеру Пим был полной противоположностью революционеру. Мало было когда-либо натур, отличавшихся большей широтой интересов и занятий. При всей серьезности его целей он был веселым и любезным: от нападок на Страффорда он легко переходил к болтовне с леди Карлайл; эти веселость и любезность обращения послужили поводом к распространению среди ярых роялистов множества нелепых слухов даже тогда, когда заботы и бремя общественных дел сводили его в могилу. Поразительное сочетание в его натуре природной ловкости и большой физической силы с момента его прихода к власти выставило его прирожденным руководителем.

Он оказался одновременно и тончайшим дипломатом, и величайшим демагогом. Он с одинаковым искусством распутывал тонкие интриги роялистов и возбуждал пламенными речами страсти в народе. По-настоящему он начал свою деятельность, уже прожив полжизни: он родился в 1584 году, за четыре года до Армады; тем не менее, на первом же заседании Долгого парламента он обнаружил таланты организатора и администратора, огромную работоспособность, терпение, такт, способность внушать доверие всем, с кем он соприкасался, спокойствие и умеренность в удачах и неудачах, несокрушимое мужество и железную волю. Никто из правителей Англии не выказывал более благородного характера и более широких административных талантов, чем этот сомерсетширский помещик, и вдохновленные ненавистью враги довольно верно называли его «королем Пимом».

Ему едва ли нужно было вместе с Хемпденом объезжать Англию накануне выборов: созыв парламента сразу вызвал в стране оживление. Выселение пуритан в Новую Англию вдруг почти совсем приостанови лось. «Перемена, заметил Уинтроп, побудила всех в ожидании лучшего оставаться в Англии». Общественное недовольство нашло выражение в проповедях пуритан и во внезапно появившихся памфлетах первой части из тех тридцати тысяч, которые были изданы в ближайшие двадцать лет и превратили всю Англию в школу политических споров. Решительные взгляды политиков, собравшихся в Вестминстере, представляли полный контраст с нерешительными речами короля. Каждый депутат привез с собой из города или графства перечень жалоб, и каждый день толпы горожан пли крестьян представляли новые ходатайства. Для их рассмотрения и доклада было выбрано сорок комиссий, деятельность которых послужила основой для будущих общин. Принц и его товарищи по «мученичеству» были освобождены из своих темниц и с торжеством вступили в Лондон под крики огромной толпы, усыпавшей лаврами их путь.

С агентами короля общины обошлись сурово. В каждом графстве приказано было составить и представить Палате списки «преступников», то есть чиновников, приводивших в исполнение планы правительства. Но первый удар поразил руководящих министров короля. Даже Лод не возбуждал такой всеобщей и сильной ненависти, как граф Страффорд. Страффорд не был послушным орудием деспотизма; он был, если употребить грозные слова, которыми лорд Дигби закончил свою обвинительную речь, «великим изменником общего блага, который не должен ожидать прощения на этом свете, пока его не отправят на тот». Страффорд осознавал грозившую ему опасность, но Карл I заставил его явиться ко двору, и он, с отличавшей его смелостью, решил предупредить нападение, обвинив вождей парламента в предательской переписке с шотландцами. В то самое время, как он излагал Карлу I свой план, пришло известие о том, что Пим явился в Палату лордов для обвинения Страффорда в измене. «Он поспешно отправился в палату, — писал очевидец, — громко постучал в дверь и с суровым и гордым видом направился к своему месту у верхнего конца стола; по тут многие потребовали, чтобы он удалился из Палаты, и это заставило его в смущении вернуться к дверям и ждать, пока его позовут». Его позвали только для того, чтобы отправить в Тауэр. Он все еще намеревался обратить обвинение в измене против своих врагов и «попросил слова, но ему велели немедленно уйти». Пристав «черного жезла», арестовывая его, потребовал у него меч. «После этого он прошел сквозь толпу народа к своему экипажу, и никто не поклонился человеку, перед которым еще утром стояли с непокрытыми головами знатнейшие вельможи».

За первым ударом скоро последовали другие. Уиндебэнк, государственный секретарь, был обвинен в подкупе диссидентами и бежал во Францию; Финч, хранитель печати, спасся от