в рубку во время дежурства, а вне его старался не надоедать. Все чаще я находил его у иллюминатора, за которым была Лиля.

Юра стоял к нему близко. Руки скрестив на груди. Смотрел беспристрастно. Будто бы силился разгадать что-то в ней.

Все их действия теперь подчинялись какой-то странной идее. Стали диковатым ритуалом, который вырисовывал пеструю картинку их действий. Слишком сложным, чтобы разобраться в хитросплетениях последовательностей. Но при этом достаточно упорядоченным, чтобы основные рисунки, как полновесные гаммы или аккорды, легко читались и стали узнаваемыми в окружившей нас новой повседневности.

Если потом мне вздумается, вспомнив, описать это время, то слово «диковатое» будет как нельзя кстати.

Ясно, мне удалось рассмотреть только свою часть рисунка.

Я приходил к Пылаеву в рубку. Мы болтали какое-то время, пока не уставали друг от друга. Потом шел в свою каюту, блуждая бесцельно по инфосфере. Изнеможденный засыпал. Как проснусь — ел и отправлялся бродить в недра корабля в сопровождении фотосферы. Хотя, уверен, что я смог бы пройти Спичку насквозь в кромешной темноте и ни разу не заблудиться.

Когда надоедало, то шел в библиотеку, что-нибудь делать. А после. В отсеки без гравитации, где по холодным тоннелям можно было беспрепятственно нестись вдоль линий коммуникаций, как по кишкам корабля.

Замерзнув — возвращался обратно. И, не зная, чем себя занять шел к Пылаеву.

Мне кажется, он единственный кто сохранил ко всему происходящему здоровое отношение.

Так в один из дней мы сидели с ним на ступнях, уходящих вниз, к выходу из рубки и пили пиво. Бутылку за бутылкой. Во мне уже играл хмель, а он был трезв как стеклышко.

— У вас разве не импланты, чтобы химию отслеживать — спросил я.

Юра кивнул.

— Но они ничем не отличаются от обычных медицинских, которые есть у всех. Просто настроены на специфические маркеры.

— Пандорум?

— Ага

— У Коли мне кажется уже начинается.

— Да, я заметил. — он прищурился и посмотрел в сторону прохода — Мы даже обсудили это с Вадимом.

— И что? Мы его усыпим?

Ступеньки впереди были обрамлены подсветкой. Юра сидел, широко раздвинув ноги. Мы по очереди плевали на лестницу и смотрели как сюда раз за разом возвращается уборщик.

— Шизы плохо переносят стазис — он покрутил пальцем у виска.

Я вопросительно посмотрел на него, дожидаясь объяснений. Он пожал плечами.

— Не знаю. До конца не понятно. Но, судя по всему, сознание, где-то на глубинных уровнях не отключается у таких, и он будто бы не спит, а начинает вариться в этом состоянии внутри капсулы в своей голове.

— Как горшочек — говорю я.

— Как горшочек — подтвердил Юра. — И после полета просыпаются уже необратимо поехавшими.

Он посмотрел на блестящую вспененную лужу под ногами выцеливая место. Мы плевали по очереди не просто так. Мы плевали по очереди до тех пор, пока лужу не считает система корабля, как достаточную и не пришлет за ней уборщика. Проигрывал тот, кто запустил это событие. Так, каждый из нас старался уже плюнуть как можно меньшую каплю.

Счет был равным. Два-два.

— Так что мы будем с ним делать?

— По инструкции, надо накачать его транками и обездвижить. Обеспечить уход. У нас даже есть игольник на такой случай.

Он загадочно посмотрел на меня.

— Можно я пальну?

Пылаев рассмеялся и толкнул меня в плечо.

— Еще чего. — выдержав паузу добавил — Сам хочу.

Затем он долго выцеливал место и наконец плюнул. Мы замерли, прислушиваясь к звукам корабля. Тишина затянулась. Лужа была довольно большой. Каждый ход мог оказаться последний. Юра потянулся, бросив на меня победный взгляд. Но следом, раздалось характерное жужжание. Откуда-то из бокового прохода вылез паук с выпученными зелеными глазами.

Попшикал чем-то на лужу, отчего та испарилась. Пролил все раствором. Вытер насухо. Прошелся паром и вытер снова. Затем также жужжа уполз обратно.

Пылаев выругался.

— Тогда что делать с Колей? — спросил я.

— Ничего. Прилетим — поспит. Покушает плотно. Подышит свежим воздухом и все как рукой снимет. До чего-то фатально это развиться не успеет.

Спичка гудел, заходя на вираж в невозможном пространстве. Пылаев рассказывал про реперные объекты, которые начинаешь слыть спустя время полета. По которым можно ориентироваться.

Уже недалеко. Слышишь? — сказал он и промурлыкал только ему понятную мелодию звезд, едва различимую в вибрациях корабля. — Так что все с ним будет нормально.

Юра встал, застегнул рубашку ворот рубашки. Сверил время. Китель надел, застегнувшись на все пуговицы. Аккуратно, надел фуражку. Постоял, изучая мониторы, и затем съел пластинку, убивающую запах.

— Прости за вопрос, — сказал он вдруг, оторвавшись от мониторов. — Почему ты так спокоен?

— Не понял. — сказал я.

— Слишком спокоен, для того, что произошло. Вы же были вместе…

Пылаев встал на край ступени, руки убрав в карманы.

— Защитная реакция, наверное. Может, когда все разрешится и груз осознания рухнет на меня. То его тяжести я сначала буду рыдать без слез, потому что ни тут же испарятся от силы этого осознания. А потом меня навечно выкинет в область черной сухой меланхолии. Пока точно не знаю…

— Иронизируешь… — сказал он. — Почему разрешится? Думаешь это неокончательная версия?

— Не знаю. Пока нет официальной бумаги. Такой чтобы безапелляционно с тяжелым синим оттиском печати. Все это одно сплошное… — я не смог подобрать слово — вязкое время? Состояние?

— Ты раньше не сталкивался со смертью? — сказал он куда-то вперед и вниз.

Подвесить хотел вопрос в помещении, чтобы от него было не увернуться как от колокольного звона. Но меж тем, можно было, при желании проигнорировать. Или ответить самому.

— Что-то вроде того. — сказал я.

Исход, который обнаружился случайно, меня не устроил. Все это было большим разочарованием. Это открывающее событие, пусть даже и страшное, горькое по своей природе, нелепое, должно было, как мне того хотелось, пролить свет на мою жизнь. Пролить свет на аккрециозию. Дать результат. Вылиться во что-то преображающее. Дать ответ. Но чем больше я вглядывался в него, тем более болезненным становилось состояние пустоты.

— Родителей не стало, когда мне было восемь. На Дубовой Теснине я переехал из города к бабушке и дедом. — сказал я сам не зная зачем.

Пылаев внимательно посмотрел на меня. В глазах его читалось сочувствие. На это я только покачал головой и жестом показал ему плевать на ступеньку. Он улыбнулся, и ни слова не говоря, выцелил место и смачно харкнул. Сразу повысил ставки.

Бабка была безумной. Не в том смысле, что совсем без ума. Но… — я посмотрел на потолок, выискивая слова и собирая слюну. Пока позади меня щелкал себе