— Объяви, что ежели один сбежит — двух удавим, — небрежно бросил Якун, — притихнут как миленькие.

— А если кто-то все же сбежит, и вправду девок убивать кинешься? А угрозу не выполнишь — гурьбой побегут. На ночь телеги кругом и сторожей в дозор по очереди. Если кто улизнет, остальных связывать на привалах станем.

Девки тряслись в возках, отрокам отцы прислали коней. К каждому Любим пристроил по опытному вою для пригляда. Среди полонян царило уныние. Марья отрешенно сидела с краешку, рядом сетовали на судьбу две белокурые, остроносые девицы, очевидно, сестры-близняшки, но посадникова в разговоре не участвовала, утопая в собственных раздумьях. После того эмоционального порыва в подземелье она отчего-то сторонилась Любима, избегая даже случайного взгляда. Словно ей было неловко за обнаженные пред чужаком чувства, за минутную слабость. А может обижалась за намек о князе, кто их, девок, поймет?

Солнце только повернуло к закату, а уже нужно было приглядывать ночлег — открытое место, хорошо просматриваемое, не позволявшее незаметно подкрасться ворогам. Щуча предложил найти выше по течению брод через Дон и уйти на ту сторону, под защиту большой воды. «Заметём следы, как Ярополк зимой, ни вороножцы, ни рязанцы не найдут. Спокойно дойдем». Но Военежич раздумывал. Он еще надеялся, что проводившие со слезами обоз бояре все же одумаются и кинутся догонять владимирцев со связанным по рукам и ногам Ярополком. Что и говорить, приказ князя Любим не исполнил, во Владимире его ждал если и не гнев, то крайнее недовольство Всеволода, а еще насмешки: глядите, отправляли за Ростиславичем, а привез девок. А больше всех станет злорадствовать бывший тесть. Хоть и не был Любим ни в чем виноват пред Путятой, но все ж меж ними залегла крепкая неприязнь, граничащая с ненавистью. Поэтому и вел обоз Военежич неспешно, с оглядкой. «Если в Рязани уже прознали о смерти князя Глеба и решили меня изловить, то отправят войско либо к Онузе, либо на перерез. Если на перерез, то нам боя, как не спеши, не избежать: у всех переправ уж стоят дозорные, и по ту сторону Дона тоже. А вот если войско рязанское пошло к Онузе, то уйти успеем даже неспешным ходом. Да и пошло ли войско, или сидят тихо как мыши, да выжидают, что вернее? У Всеволода сила, а их рать под Колокшей полегла, до меня ли рязанцам, самим бы целыми остаться». Размышляя и так и эдак, Любим решил идти прежним путем. Все свои доводы он держал при себе, не советуясь даже с десятниками.

Конь, так и не получив желаемой свободы, смирился и теперь размеренно шагал, навевая на всадника сон. Военежичу было скучно, объехав вкруг всего обоза и раздав наказы, он пристроил Ястребка рядом с возком «своей курицы» и опять принялся дергать Марьяшку, самонадеянно полагая, что тем спасает ее от тяжелых мыслей.

— Ну, что, девы красные, — начал он издалека, обращаясь к носатым близняшкам, — небось сосватанные были, женихов оставили?

— Да пока не засватанные, — откликнулась, покраснев, одна из дев.

— Так может вам женишков во Владимире сыскать? — подмигнул он засмущавшимся девчонкам.

— Нет уж, лучше домой вороти. Батюшка и сам расстарается, — вздохнула одна из близняшек.

— А то вот Марья Тимофевна пристала ко мне — найди да найди, воевода, мне суженного, уж всю голову сломал, кого ж осчастливить, — Любим покосился на Марью, но она упорно молчала, не желая вступать в разговор.

— Того быть не может, — встрепенулась остроносенькая, — Марьяша уж сговоренная с Гореславом Светозаровичем. Так, Марьяша?

— Какой замуж? — хмуро проронила Марья. — Продадут они нас поганым в рабыни али в порубе сгноят.

Любиму показалось, что девушка отхлестала его по щеке, серые глаза на миг кольнули злой искрой и снова спрятались под густыми ресницами.

— Думаешь — я злодей, а он ангел, сшедший на грешную землю? — холодно произнес воевода, насмешливый тон исчез, наружу рвалось раздражение, смешанное с обидой. Остроносые удивленно переглядывались, но Она сразу поняла, о ком речь. Любим приметил это по вспыхнувшему румянцу на побелевших щеках.

— У меня ведь тоже были братья, — сказал он изменившимся хриплым голосом старика. — Старший давно в могиле, а младшего три лета назад потерял.

Марья удивленно вскинула голову. Любим продолжил.

— Князь наш тогда Андрей мученическую кончину принял, убили его слуги собственные, иуды продажные. Смута началась во Владимире. Власть ростовские бояре перехватили и на великое княжение Мстислава Ростиславича стали сажать, ну и Ярополк твой при нем. Не по праву сажать, потому как дядьки Ростиславичей были старейшими в роду, и не племянникам при живых дядьках на великом княжении сидеть. Ну да, ладно, князь мой бывший Михалка и князь мой нынешний Всеволод смирились, сил у них не было. Мы ушли, Ростиславичи остались. И что?

— Что? — эхом отозвалась Марьяшка.

— Стали бояре ростовские на Владимир Ростиславичей натравливать, стольным градом захотели снова Ростов сделать, а молодую столицу задвинуть. Мы для них «каменщики», выскочки безродные. Многие беды на голову владимирцев посыпались, тяжко им пришлось, ну и взбунтовались, послали за Михалкой, — Любим натянул повод, укорачивая опять разбуянившегося Ястребка. — Ростиславичи разгневались, на приступ града Владимира пошли. Усобица началась. А тут еще зять Ростиславичей, князь ваш Глеб с дружиной своей и половцами погаными явился и как зверь начал по округе рыскать, посад разорил, усадьбы пожег, — Любим замолчал, дальше говорить было тяжело. — Сельцо отца моего, как обычай велит, по наследству моему младшему брату досталось[53]. Хоромы там наши родовые стояли, мать докармливаться у него осталась… Все аспиды пожгли, и не только поганые грабили, но и с крестами на груди не стеснялись… брат с мечом в руках умер, а что с его женой и детьми сделали, то я тебе, дурехе, сказывать не стану… А мать мою старуху из озорства в тереме заперли и подожгли, сгинула бы она, да тиун ее смог вытащить. Так вот. А мы на зов владимирцев явились, да не знали, что там уж война идет, в малой дружине пришли и у стен владимирских в ловушку попали, окружили нас. Только князь Михаил на рати крепок был, сумел кольцо прорвать, вывел дружину… Он вообще очень умен был, равных ему по чести и доблести я не знал, вечная память ему да Царствие Небесное… И мы ушли, а надо было у князей отпроситься да брата с матерью проведать…

— Так ведь вороги там, чтобы ты сделать мог, тоже сгинул бы, — сочувственно прошептала Марьяша.

— Все равно душа болит. А все твои Ростиславичи: не на свое место сесть решили, порядок, что Андрей завел, порушить захотели, смуту в землю нашу принесли! На руках Ярополка кровь сродников моих, а ты за него страшной смертью умереть хотела! — не надо было того выливать при девках, но слова сами полились, и не удержишь. С Марьей всегда так, не знаешь, чего ждать и от нее, и от себя самого.

— Не виноват он, — робко вступилась за любимого князя Марьяшка, — то брат и зять створили, а он сделать ничего не мог. Младший старшим должен подчиняться, не мог он против них пойти.