звуки, которые тебя саму так напугали, – пошутила она. – Я точно знаю, что Отто этого бы не выдержал.

– Нет, Ральфу я еще не говорила, – Джилл ответила смущенно. – Но я не думаю, что он будет против…

– Госпожа оберштурмбаннфюрер.

К машине подошел дежурный офицер. Маренн опустила стекло.

– Ваши документы, пожалуйста, – попросил он, отдав честь.

– Вот, прошу, оберштурмфюрер, – Маренн протянула ему два удостоверения, свое и Джилл. – Я – Ким Сэтерлэнд из клиники Шарите. Я еду по приглашению фрау Боден. Со мной – моя дочь, секретарь бригаденфюрера СС Шелленберга.

– Да, я предупрежден. Все в порядке, – офицер вернул ей документы. – Вас ждут. Прямо по аллее, потом поворот направо, – сообщил он.

– Благодарю, оберштурмфюрер, – улыбнулась Маренн. – Я знаю.

– Счастливого пути.

Офицер снова поднял руку в приветствии и отошел от автомобиля. Шлагбаум поднялся. Машина проехала пропускной пункт и поехала по широкой аллее, обсаженной с обеих сторон высокими ветвистыми деревьями.

– Ты знаешь, мама, мне так жалко Гленна, – после некоторого молчания серьезно заметила Джилл. – Мне так хочется дать весточку его родным в Америку. Я представляю, как они переживают. Может быть, еще надеются, а может быть, уже и нет. Ведь наверняка он числится пропавшим без вести. Тела-то его не нашли, значит, в погибшие сразу не зачислят, подождут еще, вдруг объявится. А он – жив. И они ничего об этом не знают. Его жена Хелен наверняка ночами не спит. Он с такой нежностью о ней говорит. О ней и детях…

– Я понимаю твои чувства, Джилл, – ответила Маренн сдержанно. – Но пока это строжайше запрещено бригаденфюрером. Имей это в виду, пожалуйста. Мы пока не знаем точно, какова будет дальнейшая судьба Миллера. Как бы это выразится помягче, – Маренн иронически приподняла брови, – у него в рейхе достаточно много врагов. Достаточно много влиятельных врагов, – повторила она, – которые желают его смерти.

– Как, разве его не отпустят, когда он выздоровеет? – искренне удивилась Джилл. – Он же великий музыкант.

– И что это значит для Кальтенбруннера, например? – Маренн посмотрела на нее сердито. – Мало ли музыкантов было отправлено в концлагеря и там сгинуло? А также талантливых людей иных творческих профессий. Писателей, артистов, художников. Нам еще предстоит побороться за то, чтобы его спасти. И борьба эта будет нелегкая. Так что излишняя спешка совершенно ни к чему, – заключила она. – Придет время – Хелен все узнает, и они встретятся. Я очень надеюсь на это. Но не надо опережать события. Все. Мы приехали.

Машина остановилась перед двухэтажным особняком, выстроенным в английском стиле, с двумя круглыми башенками по бокам. Как и многие дома, расположившиеся на побережье озера Ванзее, в аристократическом районе Берлина, он был облицован розовым кирпичом и имел аркообразные окна с мелкой расстекловкой – практически все плотно закрытые шторами. Две пышные, похожие на шпили туи в кадках отмечали начало мраморной лестницы, которая вела на овальное крыльцо с четырьмя колоннами. Стеклянные двери с круглыми золочеными ручками были закрыты и зашторены. Похоже, их никто не ждал. Во всяком случае, встречать не вышел.

– Мама, а ты уверена, что нам назначено на этот час? – спросила растерянно Джилл, выглянув в окно машины. – Впрочем, что я спрашиваю? – Она тут же спохватилась. – Офицер охраны подтвердил, что нас ждут. Иначе он просто не пропустил бы нас, обязательно позвонил бы хозяевам.

– Вот именно, – кивнула Маренн, подтверждая. – Впрочем, я нисколько не удивляюсь, – она вздохнула и выключила машину. – Маргарет вовсе не питает ко мне теплых чувств. Она с раздражением относится ко всему, что связано с СС, так как справедливо полагает, что благодаря созданию этой организации рейхсфюрер улизнул из-под ее влияния и нашел себе новую пассию. Мы с тобой не исключение. Она бы никогда в жизни не встречалась с нами, но состояние здоровья дочери вынуждает ее. И это вовсе не добавляет ей хорошего настроения.

– Кстати, мама, я хотела спросить тебя и забыла. – Джилл вдруг разволновалась. – А о чем мне говорить с фрейляйн Гудрун? Есть ли какие-то особые темы, которые не стоит упоминать? Пока я рассказывала тебе о нашей сегодняшней встрече с Гленном, это у меня совершенно вылетело из головы.

– Нет, никаких запретных тем нет, – ответила Маренн. – Но вначале предоставь мне общаться с ней. Просто поздоровайся и достаточно. Наверняка она сильно напряжена. Матушка совершенно точно постаралась зарядить ее отрицательным к нам отношением. Она всегда так делает. Надо, чтобы она расслабилась, успокоилась. Я начну разговор, а по мере его развития ты вступишь, когда это будет удобно.

– Хорошо, мама. – Джилл нажала на ручку двери, чтобы выйти, но Маренн остановила ее.

– Не торопись. Не стоит выходить раньше и торчать под дверью. Надо уважать себя. Наверняка Маргарет наблюдает за нами вон в то флорентийское окошко на втором этаже, это ее наблюдательный пункт. Она любит устроить так, чтобы ее подождали. Ничего, мы подождем. Мы никуда с тобой не торопимся.

– Странные тут порядки. – Джилл пожала плечами. – Ждут гостей, предупредили охрану, а встречать не выходят. Ничего странного, что у девушки не все хорошо с нервами. В такой обстановке нетрудно заболеть. И это, я так понимаю, только малая часть общей картины.

– Ты совершенно права, – улыбнулась Маренн. – И даже рейхсфюрер с тобой бы согласился. Ему тоже эти порядки не понравились.

– Да, уж в доме у фрау Марты как-то веселее, теплее. Когда к ней приезжаешь, она всегда ждет на крыльце, либо она, либо ее управляющий. Всегда улыбается. Во всяком случае, не надо сидеть в машине и ждать, пока тебя заметят, – Джилл недовольно поморщилась. – Я понимаю рейхсфюрера. А кстати, мама, тебе не кажется, что штора в комнате на первом этаже все время то приподнимается, то опускается? – Джилл наклонилась к окну. – Там тоже разведчик? – она пошутила.

– Это комнаты Гудрун, – ответила Маренн. – Конечно, она тоже следит за нами. Она же знает, что мы должны приехать. Вот, кажется, идут, – заметила она. – Сама фрау Маргарет.

– Ну, наконец-то.

Стеклянные двери открылись. На крыльцо вышла высокая сухопарая дама в узком черном платье и накинутом на плечи меховом полушубке. Она была такая высокая и тонкая, как туя в кадке у лестницы и, как казалось, такая же негибкая.

– Мама, сколько ей лет? – наклонившись вперед, шепотом спросила Джилл. – Насколько я знаю, рейхсфюреру сорок четыре года, вряд ли она намного старше, даже наверняка моложе.

– Она моего возраста, – ответила Маренн.

– Но выглядит почти старухой, – констатировала Джилл. – Очень мрачная фрау.

– Теперь выходим, – сказала Маренн и распахнула дверь машины.

– Здравствуйте, фрау Маргарет, – поздоровалась она, выходя. – Мы не опоздали?

– Нет, нет, фрау Ким, – ответила та, – вы вовремя. Прошу меня простить, что заставила вас ждать. У меня был срочный разговор по телефону.

– Моя дочь Джилл, – представила Маренн, и было заметно, как тонкие, словно ниточки, брови фрау фон Боден недовольно дрогнули. Но она не стала возражать.

– Очень рада, – произнесла сухо и тут же пригласила: – Прошу в дом.

– С нее можно лепить идеал арийской женщины, как его представляет доктор Геббельс, – шепнула Джилл матери. – Этот гладко зачесанный пучок, который я просто ненавижу, ни грамма косметики, никаких духов – просто тщательно обструганное полено на ножках – и только.

– Потише, Джилл, – одернула ее Маренн. – Ты все-таки находишься в ее доме. И фрау Маргарет до сих пор официальная супруга рейхсфюрера, он с ней не разведен. Как бы нам с тобой ни