Она видит, как он начинает считать, потом прекращает, поняв безнадежность затеи.

– Если б дядя Зино выстрелил из ружья, как думаешь, скольких бы он подстрелил?

Сисси смотрит вниз на мальчика, потом вверх, на дерево. Оно трепещет в уходящем свете сумерек.

– Джимми, – говорит она, – почему ты задаешь мне такие вопросы? И почему тебе захотелось, чтобы Зино стрелял в птиц?

– Могу поспорить, он сотню может подстрелить, – заявляет мальчик. – А может, и две.

У Сисси на глазах наворачиваются слезы. Она не знает, слышит ли ее мальчик и произнесла ли эти слова вслух. Сисси моргает, чтобы видеть все яснее.

– Что случилось, мама? – спрашивает мальчик.

Сисси отстраняет его, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Развязывает и снимает фартук. Убирает за уши волосы. Делает несколько нерешительных шагов в сторону дерева, потом пускается бегом. Одной рукой она подхватывает юбку и заправляет ее наверх – так удобнее бежать. Удивительно, думает она, как хорошо бежать!

Мальчик семенит рядом, глаза его широко открыты. Никогда раньше он не видел, чтобы мама бегала. За всю его жизнь она ни разу не пробежала и шагу.

– Мама! – говорит он. – Мама, ты куда?

Сисси начинает махать фартуком над головой.

– Кыш! – кричит она. – Улетайте! Прочь!

Когда она оказывается в тридцати ярдах от дерева, стая поднимается как единое целое с резким, пронзительным звуком, словно разрывая воздух. Стая удаляется от дерева, как единое целое, с единой волей. Она распласталась, распростерлась, и, словно ветер, летит над полем, и, как вода, стремится в низину.

Сисси пробегает еще несколько шагов, продолжая махать фартуком, потом замедляет бег и останавливается. Сердце бешено колотится в груди, горячее дыхание обжигает горло. Она смотрит на искривленные ветки орешника, на опустевшее небо. Слышит, как кричат птицы, пролетая вдоль реки над темным лесом. В их крике зло, негодование, обвинение. Утром их уже не будет. Она разворачивается и смотрит вниз, на мальчика. Джим отходит на шаг. Она делает шаг к нему, но он опять отступает. Она показывает на дерево.

– Ну вот, мистер Гласс, – говорит она. – Теперь наступила зима.

Книга IV. Холодные ночи

12 декабря 1934 года

Уважаемый мистер Уайтсайд.

Мои братья объяснили мне, что, отказываясь от повторного брака, я каким-то образом лишаю Джима дружеского общения с мужчиной, столь необходимого для формирования характера мальчика. Я в недоумении. Хотелось бы мне знать, мистер Уайтсайд, как это мой сын может страдать от недостатка дружеского общения и любви со стороны мужчин, когда каждый из моих братьев с радостью готов отдать свою жизнь ради него? Непонятно, что именно могут дать мальчику, оставшемуся без отца, четверо мужчин, а трое – не смогут? И, выйди я замуж за человека, который хочет забрать меня и Джима из нашего дома, разлучить его с любимыми дядями, разве не будет мой сын страдать оттого, что место, занимаемое тремя, будет занято лишь одним человеком? И если уж Джиму так неизмеримо поможет увеличение числа любящих его мужчин, то не будет ли он в равной степени и обделен из-за потерь?

И все же, несмотря на мои протесты, братья сказали мне, что вы желаете официально поговорить со мной и сделать мне предложение. (Что меня чрезвычайно удивляет: разве можно считать, мистер Уайтсайд, что мы с вами действительно знаем друг друга. Я знакома с вами как с человеком, ведущим дело с моими братьями, – и не более того. Да и я для вас всего лишь одна из женщин, вдова. Вы видели меня только сидящей на крыльце или идущей в церковь с сыном и братьями.) Вам, должно быть, приятно, мистер Уайтсайд, что мои братья выбрали вас и поддерживают, так как они замечательные, честные, добрые христиане и порядочные люди. Я уверена, во всем, что бы они ни делали, ни говорили, ни предлагали, они прежде всего пекутся о моих интересах и интересах моего сына. И это единственная причина, заставившая меня написать вам сегодня. Мои братья сказали мне, что это в моих интересах и, что особенно важно, в интересах моего сына Джима. Должно быть, вы понимаете, что я живу только ради него, он проходит через мою тихую жизнь по следам своего отца, который умер всего десять лет назад, и Джим приносит мне радость. По той только причине, что мои братья (которых я люблю и почитаю) полагают, что, если я не встречусь с вами и не выслушаю того, что вы мне скажете, то это будет в ущерб Джиму. Поэтому я выслушаю все, что вы желаете мне сказать.

Но должна предупредить вас, мистер Уайтсайд, я не могу представить себе, что вы можете сказать такого, что изменило бы мое мнение. Не думаю, что вы поймете то, что собираюсь сказать я, но я – замужняя женщина, и это простая истина, с которой я проживаю каждый день. (Прочитав это, вы уже, вероятно, считаете, что я не в своем уме?) Выходя замуж за Джима Гласса, я не допускала вероятности, что выйду замуж за кого-нибудь еще. Поверьте мне, мистер Уайтсайд, никто лучше меня не понимает, что мой муж мертв. Он умер в поле, когда на солнце обрабатывал хлопок, ровно за неделю до того, как родился Джим. И это неоспоримые факты моей жизни. Но так уж получилось, мистер Уайтсайд, хотя муж мой и мертв, я ощущаю себя замужней женщиной. Так как могу я выйти замуж за другого?

И все же мои браться, несмотря на то что понимают мое состояние, вас поддерживают. Они умные, добрые люди, работают во славу божию, хотя и не заявляют об этом во всеуслышание. (А я, не прекращая, молюсь за них и в глубине души считаю, что это так!) По этой причине я встречусь с вами. Встречусь один раз и выслушаю, что вы мне скажете. Пусть это не вселяет в вас надежду, мистер Уайтсайд. Я делаю это только потому, что мои братья считают: я должна это сделать, так будет лучше для Джима, за которого я благодарю господа каждый божий день. Итак, я встречусь с вами. В следующий раз, когда ваши дела коммивояжера приведут вас в наши края, сообщите одному из моих братьев, и он все устроит, ибо это их идея и ответственность лежит на них. Мое дело – только выполнить их просьбу.

При этом остаюсь с лучшими намерениями,

искренне ваша,

Элизабет Макбрайт Гласс