оно указывало мне путь. Я надела мужской костюм и собрала вещи. Я двигалась быстро и бесшумно, а за плечами у меня, подобно ангельским крыльям, вставала кристальная ясность. В прошлый раз я не сумела все тщательно обдумать и действовала отчаянно и спешно. Но больше не совершу подобной ошибки.

Самые ценные мои вещи – письма от Элизабет и Джона, записки Уильяма Брэдфорда, Библию с моей родословной – мне пришлось оставить. Я не забрала даже дневники, хотя мне и претила мысль, что кто-то их прочтет. Но лучше это случится здесь, чем там, куда я направляюсь. Я решила, что, когда доберусь до места, куплю небольшую тетрадку, походную чернильницу и перо и буду делать записи на чистых страницах.

Первым делом я упаковала две пары чулок, дополнительный корсаж, чтобы стягивать грудь, и небольшое одеяло – его я привязала к сумке снизу. К этому прибавила буханку хлеба, три яблока и фунт сушеной баранины, а ружье, флягу и патронташ повесила через плечо, как обычно делали солдаты. Я собрала остатки сбережений и, ведомая укрепившейся во мне убежденностью, покинула дом, не позволив себе даже оглянуться на прощание.

Я не взяла кобылу и отправилась в путь пешком. Я так часто ездила на этой лошади, что, если бы кто-то увидел меня на ней, сразу бы понял, кто я; и, хотя дьякон разрешил мне пользоваться этой кобылой в любое время, она мне не принадлежала и я не смогла бы ее вернуть. Томасы уже легли спать – стояла глубокая ночь. Я знала, что они встревожатся, когда обнаружат, что я ушла, но не могла представить, как этого избежать. Я оставила им короткую записку, в которой благодарила за доброту и прощалась с ними, но не сообщала, куда направляюсь, и не обещала вернуться.

Мне нужно было завербоваться в другом месте, там, где среди солдат мне не встретились бы жители Мидлборо или сыновья Томасов. К северу лежал Бостон, к востоку – Плимптон, к западу – Тонтон, перераставший в Мидлборо. Ни один из этих городов не находился достаточно далеко от фермы Томасов и потому не мог обещать мне столь желанные спокойствие и анонимность. Приходилось идти на юг, до тех пор, пока не отыщу подальше от дома какую-нибудь деревушку, где берут новобранцев.

А еще мне требовалось новое имя. Что-то скучное и типичное, но в то же время не очень банальное, чтобы не вызывать подозрений. Имя, которое послужит прикрытием и при этом ничем не будет похоже на то, которым я так неудачно попыталась воспользоваться.

Я начала склонять свое имя, читать его в обратную сторону, смешивать буквы. Аробед? Это вовсе не имя. Ароб? Робед? Роберт? Роберт меня устраивал: имя не слишком необычное, к тому же я давно привыкла, что меня называют Робом.

Осталось придумать фамилию. Я не могла назваться Самсоном, Томасом или Брэдфордом. Я подумала о фамилии Конант – в честь моего дорогого друга, – но сразу отказалась от этой мысли. Все, кто был знаком со мной, знали, что нас связывало. Девичья фамилия Элизабет – Ли – представлялась мне очень простой и обычной. Джонсон, Джеймс, Джонс… снова чересчур банально.

Моего старшего брата звали Робертом Шертлиффом – в честь дальнего родственника, о котором я ничего не знала. Фамилия Шертлифф, Шуртлифф, Ширтлифф – в Массачусетсе ее записывали по-разному – показалась мне достаточно необычной, чтобы никто не заподозрил меня во лжи. Я не могла представить, чтобы кто-то по собственной воле взял себе такую фамилию, и потому этот вариант казался самым подходящим.

Роберт Шертлифф.

Привыкая к новому имени, я кивнула ярко светившей луне.

– Я Роберт Шертлифф, – прошептала я. – Мне двадцать один год. – И тут же помотала головой, отказываясь от последних слов. Я могла притвориться юношей, но не взрослым мужчиной. Скажу, что мне шестнадцать. – Я сообразительный. Быстрый. И все умею. Я из… – Я задумалась. Откуда я родом? Нельзя называть ни Мидлборо, ни Плимптон. Я родилась в округе Плимут – так и буду говорить. Я начала повторять свой рассказ с начала: – Я Роберт Шертлифф. Мне шестнадцать лет. Я из деревни в Плимуте. Родни нет.

Они решат, что я безбородый сирота, который, подобно множеству таких же мальчишек, сбежал из родной деревни, едва представилась возможность. Ну и пусть. Меня это устроит. Если они и посчитают, что я соврала насчет возраста, вряд ли придут к мысли, что я могла соврать насчет пола. В остальном же, насколько это возможно, я буду говорить правду: так мне самой будет проще.

Всю ночь я шагала по дороге и повторяла свой рассказ под ритм шагов. Я пообещала себе, что не стану плакать, жаловаться и не сбегу со службы. Конечно, это не сделает меня мужчиной – я знала множество женщин, способных вести себя так, – но понимала, что если буду держать язык за зубами и не давать волю слезам, то не привлеку лишнего внимания.

А еще я не буду пить. Этот урок я усвоила раз и навсегда.

Наконец, я поклялась делать то же, что делала всю жизнь: терпеть и стараться превзойти саму себя. В этом и состоял мой план.

* * *

На рассвете, после того как я много часов шагала без передышки, ощущая спокойствие и уверенность, ко мне вернулись страхи и мое обычное здравомыслие. В сумерках я прошла через Тонтон и оказалась к западу от какой-то деревни, когда повстречала всадника: он ехал мне навстречу, пустив лошадь рысью. Я решила спрятаться среди деревьев, но сразу передумала. Странное поведение вызовет подозрения. Я продолжала идти вперед быстрым шагом, расправив плечи.

Я собралась с духом и, когда он поравнялся со мной, вежливо кивнула, осознав в последний миг, что знаю его. Это был почтальон. Он много раз привозил на ферму письма с фронта. Его сумка была полна, и путь он держал – очевидно – в Тонтон и в Мидлборо.

Он не обратил на меня никакого внимания, и я не позволила себе обернуться и посмотреть, куда он поехал, но после этой встречи ноги у меня подкосились, по телу прошла дрожь, так что я скорее повернула к рощице в стороне от дороги, где можно было закрыть глаза и отдохнуть. Я съела яблоко, выпила немного воды, а потом погрузилась в такой крепкий сон, что даже армия зловещих всадников меня бы не разбудила.

Я шла три дня, минуя деревни и огибая фермы, пока не оказалась на самом юге колонии, в портовом Нью-Бедфорде. Я пребывала в непривычном, едва ли не