Водка приятно обожгла небо и слегка ударила в голову. Василий одобрительно крякнул, подцепил вилкой кусок мяса:

— И скажу: очень даже правильно поступаешь, Львович! Завидую: мой поезд давно ушел! Попробовал бы я теперь свою кикимору на кухне пристроить, она б меня первого и сварила…

Они еще немного поговорили о женах, перешли на деловые проблемы, попеняв на не дающую спокойно жить систему экономики, вспомнили о погоде.

— А ничего себе лето начинается, — резюмировал Лев Львович, наливая себе и товарищу по рюмке, — середина июня, а жарит, что в Турции. Обычно-то июнь у нас мокрехонький — носу из дому не высунуть. А нынче даже я сплю на верхней террасе. Кася комаров после полудня потравит, пока остальные очухаются, я выспаться успею.

— Эт-точно. Хотя я в последнее время остерегаюсь в саду ночевать. Мало ли, что кому в голову взбредет. Вон, скульптор, уж на что мужик никчемный был, а и того замочили. Так ведь здоров как бык, не то, что я, — вздохнул Василий, закусывая наливочку балыком.

— Тебя-то они одной левой. Но если рядом твою Бабу Ягу положить, можно спать спокойно.

— С ней и спокойно? То на то выходит. Уж я как-нибудь в своей коечке…

Помолчали.

Вечер расстилался по саду фиолетово-зеленым бархатом. Удлинялись, наполняясь глубоким загадочным смыслом, тени. Обострялись запахи. Дым от мангала струился по траве туманом. Все громче стрекотали кузнечики. В зарослях сливовника куковала кукушка.

Просторный двор вдруг прогнулся под тяжестью закатных красок неба, трансформировался в крошечную раковину-воронку, аккумулирующую чувства и внешние раздражители. Собеседники почувствовали себя никому не нужными миниатюрными созданиями. Раздави — и не заметит никто.

— Да, был человек. И нет человека, — Лев Львович потянулся за шкаликом, желая поскорее смыть неприятные ощущения. — А ведь и сорока не было. Или было?

— Какое там! — с трудом освобождался от неожиданных унизительных сравнений Василий. — Он меня лет на пять младше. А мне только сорок один. Хотя и человеком такого не назовешь. Так, бородавка на лице планеты.

— Ишь ты хватил! Но красиво! «… на лице планеты…», — тебе бы поэмы писать! В Союз писателей в один момент приняли бы. Не балуешься, часом?

— Да так… — Василий поднялся, подошел к мангалу. Поворошил угли, завороженно наблюдая за пробивающимися оранжево-голубыми языками пламени.

Говорить о дурацких юношеских увлечениях не хотелось. Соседу палец в рот не клади — в один миг откусит. Если не всю руку сразу. Да и мнит о себе. Олигарх хренов! Понятное дело — сельский свинарь ему не ровня. Подумаешь, миллиардами ворочает! Так и мы недалеко ушли.

Да он, Васька Сидоров, кабы захотел, столько же имел бы! Великое дело! Скупил бы все земли окрест, перепродал таким вот Зайчикам втридорога и уехал бы в какую-нибудь Испанию. Там, говорят, триста пятьдесят дней в году солнце светит. И лето месяцев девять. И океан под боком. А тут… Комаров — вечером не выйти. Лягушки спать не дают. Дожди неделями льют. Да еще людей ни за что ни про что убивают.

Василий вздохнул. Огляделся. Отметил смену красок и звуков. Вечер уступал место ночи. Исчезали тени и полутона. Сквозь кривые яблоневые стволы проглядывала бездонная тьма. Одуряюще пахла ночная фиалка. Вдалеке слышались причитания неизвестной птицы.

— А что, Львович, имел с тебя этот придурок чего? Или просто так мимо проходил?

Зайчик подавился сочным шашлычным куском. Долго откашливался, вытирая вынужденные слезы. Потом громко сморкался в огромную салфетку. Пил минералку. Снова сморкался. Василий не торопил: кому подобное признание дается легко? Но и сам поперек батьки в пекло не лез: пущай олигархи наружу вывернуться, а малый бизнес пока обождет.

Дождался-таки. Львович принес последнюю порцию мяса, долго томившуюся в винно-пряном настое. Вывалил на расписанное узбекскими мастерами керамическое блюдо. Подцепил ароматные луковые кольца на вилку. Хлебнул настойки. Заел лучком. Выдавил наконец:

— Это ты о Франеке говоришь?

Сидоров молча кивнул.

— Было дело. Он тут всех имел. И не за медный, скажу тебе, грош. Лично мне досталось за взятку при покупке заводика в Мостах. Ничего, как говорится, личного. Но пока нужных людей подмазал, в круууугленькую копеечку дельце обошлось. Обычное дело… А что у тебя?

Василий молниеносно выбрал вариант:

— Меня на девочке из райцентра заловил, паразит. Трижды отстегивать пришлось.

— Теперь можешь выдохнуть: легко отделался. Прикинь, если бы твоя узнала.

Василий был полностью согласен. Но совершенно по иному поводу: ему не хотелось проблем, превышающих возможности его фермерского хозяйства. Выдуманный предлог для шантажа выглядел вполне респектабельно и безобидно. Как и сам шантаж. К тому же имелись подозрения, что искренность Льва Львовича недалеко ушла от его собственной. Интересно, а в чем завяз олигарх? Хотя какой там олигарх! Мелочь пузатая!

Он покосился на абсолютно плоский живот Зайчика, вздохнул о своем. Пригубил наливочки и устремил взор на зависшую над мангалом луну.

Естественный спутник родной Сидорову планеты явился сегодня во всей своей красе, сияя холодным серебряным светом среди пуховых перин, проплывающих по сине-черному атласу неба. Перины переливались всеми возможными оттенками синего и серебряного, в той или иной степени пропускали сквозь пенные навороты лунный свет. Медленно таяли в жемчужном полумраке. Видоизменялись, подчиняясь велению едва заметного на земле ветерка. В рваных прорехах показывались и исчезали звезды. Мигали маячки редких самолетов. Туманился на полнеба Млечный Путь.

Но луне недоставало небесного господства. И она, небрежно отодвигая в стороны пуховые занавеси облаков, любовалась собственным отражением в сонных зеркалах водоемов. Без особого энтузиазма освещала пригорки и крыши. Наполняла таинственным светом леса и сады. Серебрила траву на лугах и полянах. Любопытно взирала на засыпающие города и веси.

Не оставила без внимания и лежащий у ног поселок.

В Престижном еще не ложились. Уютные дворики, высвеченные причудливыми фонарями, открывали ей свои большие и малые секреты. На пункте пропуска дежурный со скучающим видом раскладывал пасьянс. Его напарник с завидным усердием наворачивал круги по реке.

Сидя на перилах открытой террасы, Люсьен нервно покуривала в ожидании запропастившегося постояльца. Тот прислонился к фонарному столбу у дома Агнешки Коханой. О чем-то беседовал с хозяйкой, растерянно поглядывающей на часы. Лунный свет лениво подсвечивал скромный натюрморт на столике у крыльца: изящный кофейник, чашки с блюдцами, вазочка с печеньем, букет полевых цветов в высоком стакане и непонятно откуда взявшиеся портновские ножницы.

На заднем дворе Павла Ангела хороводили многочисленные женщины, укладывая свертки и короба в стоящий у ворот фургон. С высоты их слаженные движения казались замысловатым танцем, фигуры в параметрах сравнимы были с модельными, а лица полны одухотворения.

По берегу реки, так