– Простой перевозчик? Фарватер, который связывает Ступени и Пеплы, один из древнейших в этом мире, – сказала она, – и только исключительные эльфы добиваются этого поста. К тому же выдры – весьма особый младший дом, который порождает самые необычайные характеры в стране туманов.

– Почему так? – спросил Петрус.

– Будьте любезны выпить еще, – предложила она, – и вы поймете.

Они сделали новый глоток. С того момента, как под воздействием выпитого в Ступенях чая Паулус и Маркус ступили на берега Ханасе, они слышали вокруг отдаленные голоса мертвецов, к которым примешивалось волнение живых. Первый глоток тысячелетнего чая, проложив дорогу к неизведанным пластам эмпатии, превратил глухой отзвук в слабые возгласы, а благодаря второму они перерастали теперь в симфоническую разноголосицу. Зато у Петруса, который задолго до того, как они добрались до первого шлюза, допил свою последнюю флягу, захваченную из Сумеречного Бора, и, соответственно, все последние часы мало что улавливал в туманах, при первом глотке никакого чуда не случилось. А вот шок от второго был таким мощным, что он возблагодарил небо за пустой желудок. Вы должны понимать, каким образом звучат голоса мертвых в Ханасе. Их пение не несет послания, они всего лишь пепел, смешанный с атмосферой, – и этот снег, где растворяются ушедшие жизни, преобразуя реальность в неразличимую музыку, в струящийся речитатив, который вливается в каждого эльфа, точно так же как и эльф растворяется в нем, размывает границы его существа, расширяя их за пределы видимого и превращая мир в текучую среду, где живые и мертвые неразделимы.

– Такое ощущение, что я плыву, – умудрился наконец выговорить Петрус, вцепившись в свою чашу.

– Это урок пеплов, – сказала она. – Мы все смешиваемся в одной атмосфере. Вам стало дурно, потому что вы без подготовки перешли от осознанности границ к интуитивному восприятию смешивания.

– Поэтому возникает чувство погружения? – спросил Петрус.

– Все всегда возникает из соприкосновения со всем через погружение в ткань тумана. Именно через нее мы обретаем способность смешиваться и трансформироваться, не теряя самого себя, и через нее же происходит слияние жизни и смерти. Тысячелетний чай просто сделал для вас эту текучесть более ощутимой. – И через мгновение она добавила: – Выдры плавают на границе земли и воды, они живут в самом сердце памяти о разделе.

В голове Петруса возникло видение старого морщинистого лица и тотчас исчезло.

– А человеческие существа выглядят так же, как мы? – спросил он. – Мне кажется, я в мыслях видел старую женщину из стиха.

– Я тоже ее видела, – ответила она. – Похоже, вы действительно обречены на странные встречи.

– Но это же лишь видение, – возразил Петрус.

Она промолчала.

– Дорога от шлюза хранит память исчезнувших деревьев? – спросил Паулус.

– Из всего живого именно деревья полнее всего воплощают реальность превращений, – пояснила она. – Они неподвижные векторы генезиса и трансформации всех вещей. Проницаемость дороги соткана из невидимого присутствия давно умерших деревьев, но, как и пепел, живущих с нами в другой форме.

Они какое-то время обдумывали эту проницаемость превыше смерти.

– Что означает быть с кем-то, если сознание больше не существует? – спросил Паулус.

– То, чем мы являемся до рождения и после смерти, – ответила она. – Обещание и память.

– Для живущих, – сказал он.

– Для живущих, – повторила она. – Те, кто ушел, в полной мере остаются частью великого народа, который нам доверен, и обязанность отвечать на их зов и есть то, что мы называем жизнью мертвых.

– Высшие эльфы это и делают? – спросил Петрус. – Отвечают на их зов?

– Почему некоторые рождаются для того, чтобы нести бремя других существ? Таково наше царствие и наш доступ, наше служение, которое воплощает в жизнь силы смерти, их владения и наследство. Эта вечность и ответственность отныне возложены на вас, потому что сегодня вы выпили тысячелетний чай.

Сад мерцал в лунном сиянии. Чувство погружения нарастало. Они выпили третий, и последний глоток чая. Петрус, несмотря на свою нелюбовь к метафизическим возлияниям, отдался покою смешения и спрашивал себя, как получается, что пеплы должны проходить через эти бездонные урны. Во время похорон тела усопших эльфов сжигались, но он никогда не слышал, чтобы их потом перевозили в Ханасе. Пепел рассеивали с любимого пика покойного, и он навсегда исчезал из виду.

– Ничто навсегда не исчезает, – сказала хозяйка. – Пепел переносится сюда туманами. Бездонные урны – след той вечности, через которую они прошли, прежде чем вернуться и смешаться со временем живых.

– Значит, мертвые живы? – спросил Паулус.

– Нет же. – Она рассмеялась. – Они мертвы.

Петрус улыбнулся. Бесспорно, путешествие становилось все лучше и лучше. Дурнота прошла, а шок от второго глотка чая растворялся в третьем. Он беспечно плыл и слышал гул мертвых, на который обращал не больше внимания, чем на чтение вечерних стихов в родном Сумеречном Боре. Ее смех при мысли, что мертвые могут оказаться живыми, только утвердил его в безразличии к всяческим мистическим истечениям. И однако, подумал он, я отчетливее слышу песнь мертвецов, чем ощущаю присутствие живых.

Она встала.

– Ваши постели готовы, – сказала она.

Но прежде чем распрощаться, она обратилась к Петрусу:

– В Кацуре вы пойдете в библиотеку Совета и представитесь как друг Диких Трав.

– Диких Трав? – удивленно повторил он.

– Это название нашего заведения, – сказала она.

Они низко поклонились хозяйке, не находя слов, которые соответствовали бы только что пережитому ими.

– Надеюсь, вы простите нашим неотесанным персонам неумение достойно отблагодарить вас, – сказал в конце концов Маркус.

– Настоящее испытание только начинается, – сказала она. Она махнула рукой в глубину сада. – Ночлег вам приготовлен по ту сторону.

И она ушла.

Несколько мгновений они в молчании рассматривали пейзаж. Облако зависло, закрыв луну, и ритмы мира замедлились. Ленивыми завихрениями к небу поднимались пеплы, мелодия ручья стала глуше, а свет на листьях клена перестал мерцать. Что до пения мертвых, оно зазвучало по-новому, на низких басовитых нотах – какой нежданный покой, подумал Петрус и почувствовал, как его манят духи отдыха.

– Ну что, пошли? – спросил Паулус.

Они не видели никакой дороги, которая вела бы в другой конец сада, так что им пришлось ступить на песок. Хотя у них было ощущение, что ноги в нем вязнут, они не потревожили ни одной линии. По мере продвижения расстояние, казалось, удваивалось, а все клены отступали и становились выше. А главное, воздух в саду был совсем иным, более резким – он придавал ясность мыслям. Восприятие стало острее, и переход через участок превратился в настоящее путешествие. Но путешествие куда? – спросил себя Петрус. Или к кому?