— На маму не сердись, ладно?

— Разве тебя не волнует…

— Сейчас больше всего меня волнует одно: я хочу, чтобы ты иМелинда были счастливы.

Под её глазами темнели мешки, и я понимал, что все этиперелёты утомили Илзе, при всей её молодости. Подумал, что завтра она будетспать допоздна — и это меня вполне устраивало. Если моё предчувствиеотносительно её бойфренда не расходилось с действительностью (я надеялся, чторазойдётся, но думал, что нет), в будущем году Илзе ждали бессонные ночи.

Джек добрался до терминала авиакомпании «Эйр Флорида», но унас ещё оставалось время.

— У тебя есть фотография твоего парня? Любопытные отцы хотятвсё знать.

Она просияла.

— Конечно.

Фотография, которую она достала из красного кожаногобумажника, лежала в прозрачном пластиковом конверте. Илзе вытащила её ипротянула мне. Не сомневаюсь, на этот раз мне удалось скрыть свою реакцию,потому что улыбка восхищения (скорее, глуповатая улыбка) не сошла с моего лица.А на самом деле? Я почувствовал, будто проглотил некий предмет, инородное длячеловеческого горла тело. Может, свинцовую пулю.

Меня поразило не сходство Карсона Джонса с мужчиной,которого я нарисовал в канун Рождества. К этому я морально себя готовил, с тогомомента, как увидел колечко, сверкающее на пальце Илзе. Поразил тот факт, чтомой рисунок практически не отличался от фотографии. Словно я закрепил намольберте именно её, а не фотографии софоры, кермека лавандового или фитолаккиамериканской. Он был в джинсах и потёртых жёлтых рабочих ботинках, которые я несмог как следует нарисовать; его русые волосы закрывали уши и падали на лоб; вруке он держал книгу, в которой я узнал Библию. А более всего меня потряслафутболка «Миннесотских близнецов» с номером 48 на груди слева.

— Кто этот сорок восьмой номер, и как тебе удалось встретитьболельщика «Близнецов» в Брауне? Я думал, там территория «Ред сокc».[34]

— Под номером сорок восемь играет Тори Хантер. — Онасмотрела на меня, как на самого большого тупицу в мире. — В большойстуденческой гостиной стоит телевизор с огромным экраном, и я зашла туда впрошлом июле, когда играли «Близнецы» и «Сокc». Несмотря на сессию, народухватало, но только Карсон и я пришли в экипировке «Близнецов», он — в футболкес номером Тори, я — в бейсболке. Само собой, мы сели вместе, и… — Она пожалаплечами, как бы говоря, что остальное понятно и без слов.

— И какого он племени по части религии?

— Баптист. — Она глянула на меня с толикой вызова, словносказала: «Людоед!» Но я принадлежал к Первой Церкви Ничего Конкретного и ничегоне имел против баптистов. Собственно, я не жалую только те религии, которыеутверждают, что их Бог круче вашего Бога. — Последние четыре месяца мы три разав неделю ходили на службу.

Подъехал Джек, Илзе наклонилась, чтобы взяться за ручкичемоданов.

— Он собирается пропустить весенний семестр, чтобы поехатьпо стране с их удивительным хором. Они исполняют госпел.[35] Это будутнастоящие гастроли, с билетами и всё такое. Хор называется «Колибри». Тебенужно его послушать. Он поёт, как ангел.

— Не сомневаюсь.

Она вновь поцеловала меня, нежно. В щёку.

— Я так рада, что приехала, папуля. А ты рад?

— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответил я. Мневдруг захотелось, чтобы она безумно влюбилась в Джека. И этим разрешила бы всепроблемы… так, во всяком случае, мне тогда казалось.

Мы не стали закатывать грандиозный рождественский обед, нона столе стояли «курица-астронавт» Джека, клюквенный соус, готовый салат изкулинарии и рисовый пудинг. Илзе съела по две порции каждого блюда. После тогокак мы обменялись и восхитились подарками (получили именно то, что хотели!), яотвёл Илзе в «Розовую малышку» и познакомил практически со всемихудожественными изысканиями. Только два рисунка, её бойфренд и женщина вкрасном (если это была женщина), лежали на верхней полке стенного шкафа в моейспальне, где и оставались до отъезда дочери.

С десяток других, главным образом закатов, я прикнопил ккускам картона и расставил у стен. Илзе прошлась мимо них. Остановилась,прошлась снова. Уже наступила ночь, так что большое окно заполняла темнота. Былотлив, и о присутствии Залива напоминало только едва слышное шуршание набегавшихна песок и умиравших на нём волн.

— Неужели их нарисовал ты? — наконец спросила Илзе.Повернулась, посмотрела на меня, и от её взгляда мне стало как-то не по себе.Так смотрят, когда кардинально меняют представление о человеке.

— Да, — кивнул я. — И что ты думаешь?

— Они хороши. Даже больше, чем просто хороши. Вот этот… —Она наклонилась и очень осторожно подняла рисунок с раковиной, положенной нагоризонт и окружённой сиянием жёлто-оранжевого заката. — Это же пи… извини,просто мурашки бегут по коже.

— У меня такие же ощущения. Но, знаешь, тут нет ничегонового. Нужно лишь приправить закат толикой сюрреализма. — И я дурашливовоскликнул: — Привет, Дали!

Илзе отложила «Закат с раковиной» и взяла «Закат с софорой».

— И кто их видел?

— Только ты и Джек. Ах да, ещё Хуанита. Она называет ихasustador. Что-то в этом роде. Джек говорит, что это слово означает «пугающие».

— Они действительно немного пугают, — признала Илзе. — Но,папуля… эти карандаши, которыми ты пользуешься, они мажутся. И, думаю, картиныбудут выцветать, если ты не примешь никаких мер.

— Каких?

— Не знаю. Но думаю, что ты должен показать их тому, ктопонимает. Кто сможет сказать, действительно ли они хороши.

Её слова мне польстили, но и встревожили. Чуть ли не привелив смятение.

— Я понятия не имею, к кому и куда…

— Спроси Джека. Может, он знает художественную галерею, вкоторой на них посмотрят.

— Конечно, всё так просто. Зайти с улицы и сказать: «Я живуна Дьюма-Ки и у меня есть карандашные рисунки… главным образом закаты,необычные такие флоридские океанские закаты… так вот, моя приходящая уборщицадумает, что они asustador».

Она упёрла руки в бока, склонила голову. Так обычновыглядела Пэм, если во что-то вцеплялась мёртвой хваткой. Если собиралась доконца отстаивать свою позицию.