Жора поймал быстрый Леночкин взгляд. Это был какой-то молчаливый знак, просьба. Не молчи, разговаривай. Пожалуйста.

– Не, так все-таки расскажи нам, – Кафан влил в себя еще одну рюмку лимонной. – Расскажи, парень: любишь?.. Или не любишь? Я ведь не успокоюсь, пока не узнаю, я упорный.

– Какая тебе разница? – бросил Жора, чтобы только не молчать.

– Ну как это – какая? – удивился Кафан. – Вот вы едете в одном купе. Едете, едете. В нашем купе… хотя это на данный момент не важно. Едете. Вдвоем. Тебе за двадцать, вон, борода растет, отсюда вижу, а ей еще и восемнадцати нет. И ты, значит, трахаешь здесь эту малолетку почем зря и еще спрашиваешь: какая разница? Любовь!.. Ты хоть слышал, что это такое, педрило ты?

– Не-а. Он – жопа Владимирович! – икнул Шуба.

Кафан нахмурил свою узколобую бандитскую рожу, закусил котлеткой, продолжая пялиться на Жору.

– Так я почему-то не слышу ответа, – произнес он с набитым ртом.

– Иди ты… – сказал ему Жора.

Шуба встал, вытер рот краем скатерки и с силой пнул его каблуком между ног. Когда Жора наконец смог вздохнуть и открыть глаза, перед ним маячил огромный Шубин кулачище.

– Только пикни у меня, – услышал он над самым ухом. – Во. Хоть один звук. И сразу увидишь, как от твоей бабы клочья полетят.

Кафан тем временем успел взгромоздить свою руку Леночке на плечо. Она сидела все так же прямо, глядя перед собой.

– Так говори, парень, я жду.

Его пятерня прошлась сверху вниз по плечу девушки, по спине, потом резко поднялась к шее и обхватила ее большим и средним пальцами. Леночка вздрогнула, длинные ресницы взлетели вверх.

– Ну-ну… тш-ш, девочка, – сказал Кафан. – Это он тебя не любит, педрило твой. А мы с Шубой будем тебя любить крепко, горячо, до седьмого пота…

– Вот как эти двое, – Шуба швырнул на столик журнал «Риги», открытый на развороте. Кафан заглянул туда, хрипло хохотнул.

– Ага. И твой педрило будет смотреть на нас и учиться… Скажешь, нет?

Духота просто невыносимая.

Леночка сидела прямо, ровно, как на министерской контрольной, и смотрела на Жору; в глазах ее стыл тихий ужас.

Кафан обнял ее за талию.

Леночка сказала ему что-то. Очень тихо, Жора не услышал – что.

Кафан приподнял рукой блузку. Рука черная, блузка белая.

Леночка повторила громче: «Я сейчас не могу. У меня…» Кафан смеялся. Он сказал: «А это легко проверить, ласковая моя».

Рука полезла дальше.

Леночка.

Кафан.

Леночка…

– Убери лапы, гад! – заорал Жора. Наручники загремели о кронштейн. Он подтянулся и выбросил вперед ноги, метясь через столик в хохочущую пасть Кафана.

Посуда и магнитофон полетели на пол, «Блестящие» продолжали как ни в чем не бывало попискивать внизу, лимонная настойка расползалась по дорожке темной кляксой… Жора не достал совсем чуть-чуть. Кафан отклонился к стене, его рожа вытянулась и побледнела.

– Ах ты е-о-оо!..

Зато Шуба не промахнулся. Он схватил Жору за ноги, крутанул так, что цепь наручников передавила запястья – потом исступленно ударил по лицу, по животу, в пах, снова по лицу. Жора чувствовал, как вибрирует его мозг, как он больше не помещается в голове и вытекает через уши, рот и нос, через поры на разбитом лице… Правда, рот ему почти сразу залепили широким скотчем – вдоль и крест-накрест, как синий знак на реанимационных машинах.

Наверное, до этого Жора здорово орал, потому что не прошло и минуты, как соседи стали стучать сначала в стену, потом в дверь. Стучали и тоже что-то орали. Кафан хлестнул Леночку по щеке, прошипел:

– Молчи, сучка.

Потом кивнул Шубе, чтобы сел рядом с ней, а сам выключил свет и пошел открывать. Из коридора донеслось:

– Кы!.. Кык. Кык вам не стыдно, гр… греб вашу мать!

Кафан вышел и сразу затворил за собой дверь. Он вернулся всего через минуту. Посмеивался.

– Там лысый один, качается, как осина, говорит: сейчас милицию вызову!..

Шуба тоже загыгыкал. Понял юмор, как ни странно.

2.

Жора покупал эту сумку прошлой весной в Армавире, когда на улице стояли самые первые, салатово-зеленые теплые дни. Ночью дождь, утром солнце. Блестящий мокрый асфальт, красивые лица девушек. Почему он выбрал в магазине именно этот мрачный черный «стримлайн»? Черт его знает. Специально обработанный нейлон «хай-тех», прочный, как обшивка ракеты-носителя. «Сумка практически без износу», – сказала продавщица.

Сейчас Шуба снял с этой сумки ремень, сделал удавку и набросил ее Жоре на шею. Он как-то по-особому перекрутил сзади концы, так что ремень скользил легко и неотвратимо – похоже, Шуба в таких делах давно не мальчик.

– Все равно жизнь дерьмо, – успокоил он Жору. Потом деловито бросил Кафану: —…Обоссытся, я тебе точно говорю.

– Его проблемы, – проворчал Кафан. Он повалил Лену на полку и пытался влить ей в рот остатки лимонной настойки. Лена отворачивалась, выгибалась, настойка бежала по щекам к шее, смешивалась со слезами; Кафан методично наносил удары по лицу, словно гвозди забивал. «Блестящие» знай себе напевали про облака.

– Нет, она не верит, – смеялся Кафан. – Ты ведь все равно это выпьешь, ласковая моя, до последней капли. Я упорный, у кого хочешь спроси. Так что давай по-хорошему… – он снова ударил Лену. Взял ее лицо, повернул в сторону. – Вон, познакомься – Шуба. Знаешь, что он делает? Ты хорошенько вглядись. Он собирается сделать твоему педриле «два конца, посередине гвоздик» – слышала о таком? Не слышала, нет?.. Объясняю: сейчас Шуба потянет ремешок в две стороны, и жопе Владимировичу нечем ста нет дышать. Он будет корчить тебе рожи, пускать сопли носом, выписывать ногами разное… а потом у него встанет. Ну точно, ты сама увидишь. Полминуты каких-то – и парень кончит. И затихнет. Совсем. Шуба уверен даже, что он обоссыт себе при этом штаны – ну, здесь я Шубе верю, в таких делах он молоток.

Шуба, польщенный, хмыкнул что-то, разрезал помидор, посолил и принялся жевать. Не спеша вытер руки о скатерть, взялся за ремень и вдруг резко потянул его в стороны. У Жоры сразу потемнело в глазах, тело дернулось, откуда-то издалека, за тысячи километров, прилетел металлический звон – звон наручников. Потом голос.

– …а если будешь орать, ласковая моя, то так оно в точности и случится. Ну-ка, от крой ротик… Хорошая девочка. Нет-нет, не выплевывать… Пей. Ты ведь будешь вести себя хорошо, я знаю. А как только мы услышим от тебя: ой, хватит, не могу, больно, или что-то в этом роде… что нам с Шубой не понравится – твоему педриле тут же наступит хана. Шуба работает с гарантией, ласковая моя. Так что, видишь, тебе придется работать за себя и за того парня.

– Я вас прошу… – сказала Лена высоким ломким голосом. Она медленно стянула через голову блузку, приподнялась, расстегнула молнию на юбке. Юбка скользнула, упала под стол, рядом с пятном лимонной настойки. – Не надо. Не трогайте его. Все будет хорошо.