– Ольга Александровна…

Нарядно и модно одетая, она свободно, не так, как встоловой, подняла на него черно подведенные глаза, дамским движением подаларуку, на которой висел зонтик, подхватив другой подол длинного вечернегоплатья, – он обрадовался еще больше: «Вечернее платье – значит, тожедумала, что после синема поедем куда-нибудь», – и отвернул край ееперчатки, поцеловал кисть белой руки.

– Бедный, вы долго ждали?

– Нет, я только что приехал. Идем скорей в такси…

И с давно не испытанным волнением он вошел за ней в полутемную,пахнущую сырым сукном карету. На повороте карету сильно качнуло, внутренностьее на мгновение осветил фонарь, – он невольно поддержал ее за талию,почувствовал запах пудры от ее щеки, увидал ее крупные колени под вечернимчерным платьем, блеск черного глаза и полные, в красной помаде губы: совсемдругая женщина сидела теперь возле него.

В темном зале, глядя на сияющую белизну экрана, по которойкосо летали и падали в облаках гулко жужжащие распластанные аэропланы, они тихопереговаривались:

– Вы одна или с какой-нибудь подругой живете?

– Одна. В сущности, ужасно. Отельчик чистый, теплый, нознаете, из тех, куда можно зайти на ночь или на часы с девицей… Шестой этаж,лифта, конечно, нет, на четвертом этаже красный коврик на лестнице кончается…Ночью – в дождь – страшная тоска. Раскроешь окно – ни души нигде, совсеммертвый город, бог знает где-то внизу один фонарь под дождем… А вы, конечно,холостой и тоже в отеле живете?

– У меня небольшая квартирка в Пасси. Живу тоже один. Давнийпарижанин. Одно время жил в Провансе, снял ферму, хотел удалиться от всех и отовсего, жить трудами рук своих – и не вынес этих трудов. Взял в помощники одногоказачка, оказался пьяница, мрачный, страшный во хмелю человек, завел кур,кроликов – дохнут, мул однажды чуть не загрыз меня, – очень злое и умноеживотное… И, главное, полное одиночество. Жена меня еще в Константинополебросила.

– Вы шутите?

– Ничуть. История очень обыкновенная. Qui se marie par amoura bonne nuits et mauvais jours [10]. А у меня даже и того идругого было очень мало. Бросила на второй год после замужества.

– Где же она теперь?

– Не знаю.

Она долго молчала. По экрану дурацки бегал на раскинутыхступнях в нелепо огромных разбитых башмаках и в котелке набок какой-топодражатель Чаплина.

– Да, вам, верно, очень одиноко, – сказала она.

– Да. Но что ж, надо терпеть. Patience – medecine despauvres [11].

– Очень грустная mйdecine.

– Да, невеселая. До того, – сказал он,усмехаясь, – что я иногда даже в «Иллюстрированную Россию»заглядывал, – там, знаете, есть такой отдел, где печатается нечто вродебрачных и любовных объявлений: «Русская девушка из Латвии скучает и желала быпереписываться с чутким русским парижанином, прося при этом прислатьфотографическую карточку…» «Серьезная дама, шатенка, не модерн, но симпатичная,вдова с девятилетним сыном, ищет переписки с серьезной целью с трезвымгосподином не моложе сорока лет, материально обеспеченным шоферской иликакой-либо другой работой, любящим семейный уют. Интеллигентность необязательна…» Вполне ее понимаю – не обязательна.

– Но разве у вас нет друзей, знакомых?

– Друзей нет. А знакомства плохая утеха.

– Кто же ваше хозяйство ведет?

– Хозяйство у меня скромное. Кофе варю себе сам, завтракготовлю тоже сам. К вечеру приходит femme de mйnage [12].

– Бедный! – сказала она, сжав его руку.

И они долго сидели так, рука с рукой, соединенные сумраком,близостью мест, делая вид, что смотрят на экран, к которому дымнойсиневато-меловой полосой шел над их головами свет из кабинки на задней стене.Подражатель Чаплина, у которого от ужаса отделился от головы проломленныйкотелок, бешено летел на телеграфный столб в обломках допотопного автомобиля сдымящейся самоварной трубой. Громкоговоритель музыкально ревел на все голоса,снизу, из провала дымного от папирос зала, – они сидели на балконе, –гремел вместе с рукоплесканиями отчаянно-радостный хохот.

Он наклонился к ней:

– Знаете что? Поедемте куда-нибудь, на Монпарнас, например,тут ужасно скучно и дышать нечем…

Она кивнула головой и стала надевать перчатки.

Снова сев в полутемную карету и глядя на искристые от дождястекла, то и дело загоравшиеся разноцветными алмазами от фонарных огней ипереливавшихся в черной вышине то кровью, то ртутью реклам, он опять отвернулкрай ее перчатки и продолжительно поцеловал руку. Она посмотрела на него тожестранно искрящимися глазами с угольно-крупными ресницами и любовно-грустнопотянулась к нему лицом, полными, с сладким помадным вкусом губами.

В кафе «Coupole» начали с устриц и анжу, потом заказаликуропаток и красного бордо. За кофе с желтым шартрезом оба слегка охмелели.Много курили, пепельница была полна ее окровавленными окурками. Он средиразговора смотрел на ее разгоревшееся лицо и думал, что она вполне красавица.

– Но скажите правду, – говорила она, щепотками снимая скончика языка крошки табаку, – ведь были же у вас встречи за эти годы?

– Были. Но вы догадываетесь, какого рода. Ночные отели… А увас?

Она помолчала:

– Была одна очень тяжелая история… Нет, я не хочу говоритьоб этом. Мальчишка, сутенер, в сущности… Но как вы разошлись с женой?

– Постыдно. Тоже был мальчишка, красавец-гречонок,чрезвычайно богатый. И в месяц, два не осталось и следа от чистой, трогательнойдевочки, которая просто молилась на белую армию, на всех на нас. Стала ужинатьс ним в самом дорогом кабаке в Пера, получать от него гигантские корзиныцветов… «Не понимаю, неужели ты можешь ревновать меня к нему? Ты весь деньзанят, мне с ним весело, он для меня просто милый мальчик – и больше ничего…»Милый мальчик! А самой двадцать лет. Нелегко было забыть ее, – прежнюю, екатеринодарскую…

Когда подали счет, она внимательно просмотрела его и невелела давать больше десяти процентов на прислугу. После этого им обоимпоказалось еще страннее расстаться через полчаса.

– Поедемте ко мне, – сказал он печально. –Посидим, поговорим еще…

– Да, да, – ответила она, вставая, беря его под руку иприжимая ее к себе.

Ночной шофер, русский, привез их в одинокий переулок, кподъезду высокого дома, возле которого, в металлическом свете газового фонаря,сыпался дождь на жестяной чан с отбросами. Вошли в осветившийся вестибюль,потом в тесный лифт и медленно потянулись вверх, обнявшись и тихо целуясь. Онуспел попасть ключом в замок своей двери, пока не погасло электричество, и ввелее в прихожую, потом в маленькую столовую, где в люстре скучно зажглась толькоодна лампочка. Лица у них были уже усталые. Он предложил еще выпить вина.