Я перевожу взгляд обратно на мальчика, которому на вид лет одиннадцать или двенадцать. Возможно, это ее внук?

Минуту-другую я жалею, что не учила испанский вместо французского, чтобы понимать разговор между Сельмой и стоящим за ней мужчиной, который наблюдает, как она осыпает мальчика любовью. До боли ясно, что Сельма живет ради него. Мужчина что-то с нежностью ей говорит, словно она хрупкая ваза. Когда Сельма зацеловывает мальчика в лоб, в нос, в щеки, в глазах мужчины безмерная благодарность.

Меня разъедает чувство вины, когда я вспоминаю все предположения, к которым пришла за несколько секунд слабой уверенности, что она крадет деньги.

Открывается и закрывается дверь машины Шона, но я не свожу глаз с мальчика. Что за жизнь у него сейчас, в таком заключении, без способности видеть, двигать руками-ногами, когда его тело – это тюрьма?

– Еще он частично глухой, – рассказывает Шон. У меня от слез щиплет в глазах. Сельма выходит из фургона, и мужчина ее обнимает, в его глазах стыд и вина. Он отстраняется, на его лице явное беспокойство, когда он внимательно смотрит на нее и оглядывается на ресторан. Он явно не хочет, чтобы она так поступала.

– Она ворует ради сына и внука?

– Зятя. Ее дочь родила и бросила мужа одного воспитывать сына. Он получает алименты, но их не хватает. У Сельмы тяжелый артрит, но каждый божий день она замешивает тесто ради своих парней, и это делает ее счастливой. Самое печальное то, что она неотъемлемая часть этого ресторана. Без нее он не будет прежним. И ублюдки, которому он принадлежит, за восемь лет даже не подняли ей зарплату.

Я сглатываю ком в горле.

– Я ждала, когда расскажу тебе о ее воровстве. Сомневалась, что ты мне поверишь. Я почти не верила в это сама, пока не увидела. – Шон стирает слезу с моей щеки, и я поворачиваюсь к нему. Увидев его взгляд, я решаюсь договорить: – Ты знал, знал, что я это увижу.

– И что ты почувствовала?

– Это намного хуже разбитых часов. – В его глазах появляется что-то похожее на удовлетворение, но потом он смотрит мимо меня, как мужчина увозит своего сына. Через несколько минут Сельма возвращается за прилавок и с улыбкой на лице начинает раскатывать лепешки. Я поворачиваюсь к Шону и внимательно в него всматриваюсь.

– Кто ты такой, черт возьми?

Неужели двадцатипятилетний мужчина будет стирать белье своих друзей, искренне волноваться о проблемах с выручкой Сельмы и о ее внуке с ограниченными способностями, будет презирать деньги, время, не уважать статус и ни капли не волноваться о будущем?

Да, и этот мужчина – Альфред Шон Робертс.

Вот кто.

И в эту минуту я разрешаю себе доверять ему немного больше. Но вместе с тем зарождающиеся чувства заставляют меня задуматься. Его слишком легко полюбить. Этот человек, отрицающий правила и границы, может быть для меня опасен. Почувствовав мой страх, Шон наклоняется и долго-долго целует меня. Когда он отстраняется, я чувствую, что погружаюсь все глубже, все больше втягиваюсь и испытываю самые противоречивые чувства.

– Серьезно, Шон, кто ты?

– Я – жутко голодный мужчина с чистым бельем. Не хочешь отведать мексиканской кухни?

Мне удается только кивнуть.

Шон ведет меня за руку в темный бар. Мы объелись фахитас, и у нас распирает животы. Карманы, наоборот, стали легче после того, как мы щедро одарили Сельму чаевыми. Я смущенно верчусь за Шоном и осматриваюсь в новой обстановке: разноцветные неоновые лампы на стенах и пол, уставленный затертыми до дыр низкими столиками. Единственная новая на вид вещь – музыкальный автомат в самом дальнем углу. Барная стойка имеет форму обувной коробки и от нее разит прокисшей тряпкой для посуды.

– Как жизнь, Эдди? – здоровается Шон с мужчиной за баром. Эдди лет тридцать и всем своим видом он демонстрирует грубую силу. Глаза у него как непроглядная тьма, а размеры, мягко говоря, отпугивают. Когда Эдди закидывает себе на плечо замызганное полотенце, я тут же замечаю на его руке знакомую татуировку.

– Привет, дружище, – отвечает тот и разглядывает меня из-за крепкого тела Шона. – Теперь вижу, чем ты был занят.

Шон криво ему усмехается.

– Познакомься с Сесилией.

Я скромно машу ему рукой из-за плеча Шона.

– Привет.

– Что будешь пить?

Я нерешительно сжимаю руку Шона. Он знает, что я несовершеннолетняя, и гладит большим пальцем мою ладошку.

Он понимает.

Конечно, он понимает.

– Я буду пиво. – Он поворачивается ко мне. – А ты?

– Виски с колой.

Я почти хихикаю, когда Шон приподнимает брови, и наклоняюсь к нему.

– Всегда хотела его заказать. Другой вариант – мартини, но сомневаюсь, что в заведении Эдди есть такие напитки.

Он улыбается.

– Ты правильно подумала.

Шон оплачивает напитки и ведет меня к столику в самом дальнем углу рядом с музыкальным автоматом. Он вытаскивает оставшиеся после стирки четвертаки и отдает их мне.

– Выбирай с умом, или Эдди выкинет нас отсюда нахрен.

Я беру деньги и, выбрав несколько песен, возвращаюсь к Шону за стол. Он протягивает мне стакан, и, поблагодарив, я делаю большой глоток. Виски обжигает горло, и с вытаращенными глазами я начинаю кашлять. Шон кривится и поворачивается к Эдди, который неодобрительно приподнимает бровь.

Даже с горящим ощущением в горле, грозящем неминуемой смертью, я понимаю, что нужно получше притворяться несовершеннолетней, знающей толк в алкоголе. Я откашливаюсь со слезами на глазах, а Шон хмыкает.

– Впервые пьешь такое крепкое пойло?

– Плевое дело, – произношу я, чувствуя, как по венам растекается теплая жидкость.

Он качает головой с полной раскаяния улыбкой.

– Не повторишь, где именно ты раньше жила? Вроде там было слово «деревня»?

– Ой, заткнись. И ты меня называешь провинциалкой? Здесь вообще всего четыре светофора.

– Двенадцать.

– Я же рассказывала, что в школе редко зажигала.

– Или вообще никогда, – подшучивает надо мной Шон.

– Просто я… – Я вздыхаю.

– Просто что?

– Моя мама кутила и прожигала жизнь за двоих. Одной из нас пришлось играть роль взрослого.

Взгляд Шона становится мягче, и я прихожу к выводу, что глаза у него скорее зеленого цвета, чем карего.

– Не пойми меня превратно. Я бы не променяла свою жизнь ни на что на свете. С мамой было очень весело.

– Было?

– Да. Я научилась водить в восемь лет.

Шон подается вперед.