Сколько так просидела – не поняла… Может, пять минут, может, час. Время шло, и мыслей никаких не было. Первое, что пришло в голову, было похоже на издевательство, прозвучало в голове горестной иронией: «Ну что, в сорок лет жизнь только начинается, да? Это тебе повторяли недавно на все лады? Вот и давай, начинай свою жизнь, коли так…

Митя, любимый муж… Да как же ты мог? Зачем ты так со мной, Мить? Взял и уничтожил одним разговором… Перечеркнул все, что было хорошего…

Никогда тебе этого не прощу. Никогда. И жить с тобой больше не буду. Уйду.

А куда уйдешь-то, скажи? Некуда тебе уходить, дорогая. Ты полностью от него зависишь, у тебя Темочка на руках…

Тогда выгоню его к чертовой матери! Он теперь чужой человек! Пусть уходит к своей любовнице, с ней и живет! А я не могу, не могу…»

Закрыла глаза, сжалась, чтобы не слышать ответа изнутри… Потому что Митя ведь ясно дал понять, что никуда не уйдет. Потому что это и его дом тоже, это его семья. И обязанности перед своей семьей для него святы.

Тогда что же это получается? Замкнутый круг? Живи, принимай свою жизнь, какая она есть, и не вздумай роптать? Лучше поплачь, если хочешь душу облегчить, и дальше живи…

И в самом деле заплакала. Слезы потекли так обильно, будто и впрямь торопились принести хоть какое-то облегчение. И вздрогнула, когда услышала рядом сонный, испуганный голос Лёльки:

– Мам, ты чего? Почему плачешь? Случилось что-нибудь, мам?

– Да ничего, Лёль… Не обращай внимания, это я так… Просто мне захотелось поплакать, и все.

– Но я же слышала, что вы с папой долго разговаривали о чем-то… Мне даже показалось, что вы ругаетесь. Это из-за меня вы ругались, да, мам?

– Нет, Лёлечка, нет… Ну что ты…

– Не хочешь рассказывать, да?

– Не хочу, Лёль. Не могу пока.

– Ну мам… Я ведь переживаю из-за тебя! И ни за что теперь не усну! Расскажи, а?

– Нет, Лёль, нет. Не могу, прости. Может, потом… Иди, Лёлечка, иди спать. Мне одной побыть надо… Иди, пожалуйста.

Лёля вздохнула, пожала плечами, ушла. А она расплакалась еще горше – да что ж такое, даже дочери рассказать стыдно! Так стыдно, будто сама виновата во всем случившемся!

А может, и впрямь сама виновата? Может, Наташа права, и она сама свою беду сотворила, собственными руками?

Но ведь нельзя так думать, нельзя! Она же не для себя старалась, а для дочери! Ведь не было тогда другого выхода, не было! А если бы не приняла нужного и правильного решения… Как бы у Лёльки потом жизнь сложилась? Так и шла бы по своей судьбе женщиной-пустоцветом?

Да, не для себя старалась, для дочери. А на деле вышло, семью разрушила. Конечно, Митя очень жестоко с ней сейчас поговорил, и она этого вовсе не заслужила. И поступил жестоко, решив даже не скрывать присутствие в своей жизни другой женщины. Ведь знает, что у нее сейчас другого выхода нет, как принять от него то, что есть! И что ж это получается? Сама, своими благими намерениями дорогу в ад вымостила?

Вот он, семейный ад, наступил уже. И как теперь жить во всем этом – неизвестно…

* * *

Следующий месяц после того разговора с Митей Катя прожила как во сне. Маетном сне, кошмарном. Днем, когда Мити дома не было, еще можно было жить как-то, хоть и через внутренние мучительные диалоги с мужем…

Ох уж эти внутренние диалоги! Даже не диалоги, а монологи мучительные! Настойчивые, беспокойные, выматывающие, душу наизнанку выворачивающие. И все время в них вопрос неприкаянный звучит горечью – как же так, Митя, за что, за что? Я же как лучше хотела! А ты… Ты же настоящий предатель, Мить! Я уйду от тебя, уйду…

На этом «уйду» все и заканчивалось. Будто она отсрочку душевную получала, некую индульгенцию. Вот придет, мол, время, и я уйду… И жила как-то, и хозяйство домашнее привычно вела, и с Темочкой возилась. А вот когда Митя приходил поздним вечером, тут и наступал настоящий кошмар! Не знала она, как себя вести, терялась как-то. Самой казалось, будто уменьшается в размерах до унизительной незначительности, становится фарфоровой статуэткой, практически в хозяйстве ненужной, которую и выбросить жалко, и в доме держать ни к чему…

Наверное, в каждом доме такие статуэтки из прошлого есть – пастушки фарфоровые, балеринки, собачки, слоники. Никому в голову не приходит их со своим положением сравнивать. А ей вот пришлось. Так маетно пришлось, что схватила в одночасье свою балеринку, которая лет тридцать покорно простояла на полке в гостиной, и шарахнула ее в стену изо всех сил… Потом ползала по полу, собирала осколки, рыдала. Жалко было балеринку-то. Это ж детская память еще, чей-то подарок…

На Митю она вообще смотреть не могла. Он приходил, вел себя так, будто никаких подлых откровений с его стороны и не было, а она глаз поднять не могла, сказать ему ничего не могла. Боялась, что сразу заплачет.

Иногда ей очень хотелось закричать на него, забиться в истерике или сделать чего-нибудь этакое, из ряда вон выходящее! Например, схватить кастрюлю с борщом и вылить ему на голову! Да только что бы это изменило, ничего бы не изменило! По-прежнему ощущала бы свою никчемность, как всякая женщина, списанная со счетов…

Однажды Митя вообще не пришел ночевать домой. Позвонил, правда, предупредил коротко – не жди, не приду, работы много… Да только понятно же было, что это за работа такая!

Не спала всю ночь, думала. Смотрела в темноту и видела будто, как рушится ее жизнь… Под утро задремала, но ненадолго. Услышала, как поднялась Лёлька, встала с постели, пошла ей завтрак готовить. Конечно, Лёлька и без нее бы справилась, но хотелось как-то убежать из этого кошмара супружеской спальни. Потому что спальня есть, а супруга в ней нет…

– Мам, ты плохо выглядишь! – сочувственно произнесла Лёлька, подхватывая на вилку омлет. – У тебя черные круги под глазами образовались такие нехорошие! Плохо себя чувствуешь, да? Может, к тебе к врачу сходить?

– Что ты, Лёль, я совершенно здорова. Просто в последнее время плохо сплю, вот и все.

– А почему плохо спишь? Вроде устаешь за целый день… Я ж понимаю, как ты устаешь.

– Да нормально все, Лёль! Нормально я себя чувствую и нисколько не устаю!

– А хочешь, я сегодня никуда не пойду? У меня с утра только одна консультация, и все… Ну, в библиотеку еще зайти хотела…

– Нет, Лёля, нет! У тебя экзамен через два дня, нельзя консультацию пропускать! Ты лучше сессию постарайся без троек сдать, чтобы на стипендию вытянуть! Давай-давай… Ешь быстрее да уходи, а то опоздаешь…

Конечно, можно было поделиться своими переживаниями с Лёлькой, рассказать ей все. Да только не получалось почему-то. Тем более – что ей расскажешь? Мол, это из-за тебя у нас такой разлад с твоим отцом пошел? Чтобы еще и Лёлька переживала и чувствовала себя никчемным существом? Нет уж, не надо этого… Она вон и без того чувствует себя виноватой, и сама себя не может в этой жизни определить…