Вскоре после рождения сына Анечку бросил муж. Содержала всю ораву мама, которая после окончания дочерью училища вернулась на работу в больницу.

Сидя дома, Анечка времени зря не теряла — готовилась к поступлению в институт. Ну, это ей казалось, что она готовится. И ее маме. Тыл у Анечки был крепким; пять лет на «Скорой» и поступала она на подготовительный факультет… Но срезалась с треском на первом же устном экзамене по биологии. Мама маху дала — не устроилась уборщицей в Третий мед. А может, и пыталась, да не вышло.

Анечка была уверена в том, что она поступит. На подготовительный же, со стажем, и она же столько готовилась…

Неужели придется проститься с мечтой?

А вот вам шиш!

Недалекая Анечка была очень целеустремленной.

Анечка решила сделать ход конем. А может, кто-то надоумил ее, подсказал. Сложила в папочку трудовую книжку, фельдшерский диплом, свидетельства о рождении детей, свидетельство о разводе, характеристику со «Скорой» и грамоту, полученную за второе место в конкурсе фельдшеров (голова у нее варила плохо, но руки, как уже было сказано, работали сноровисто), и отправилась…

Куда бы вы думали?

В Министерство здравоохранения СССР!

Там она принялась ходить из кабинета в кабинет, показывать содержимое папки, рассказывать о том, как она хочет стать врачом, рыдать и умолять помочь ей — устроить в институт в виде исключения. Время от времени для большей убедительности бухалась на колени и начинала заламывать руки.

Мать-одиночка, двое детей, пять лет отпахала на «Скорой», рыдает так, что мороз по коже…

А вдруг она сейчас выйдет на улицу и бросится под машину?..

Да и вообще, видно же, что у человека призвание, иначе бы она так не убивалась…

Кто-то из высокого начальства сжалился и помог. Анечку в порядке исключения допустили к уже закончившимся экзаменам, «нарисовали» удовлетворительные результаты и зачислили в Третий мед на подготовительный факультет.

Мечта сбылась! Настоящие мечты всегда сбываются, потому что для их исполнения человек готов на все.

Метод рыданий Анечка с успехом применяла в институте, выпрашивая на кафедрах тройки.

Мать-одиночка, двое детей, подрабатывает на «Скорой», рыдает так, что мороз по коже…

А вдруг она сейчас выйдет на улицу и бросится под машину?..

Тройки ей ставили. Кто из жалости, кто просто чтобы скорее отвязаться. Опять же, все прекрасно знали, как Анечка попала в студентки. Ну ее… Откажешь — а она снова в министерство побежит.

Закончив институт, Анечка почувствовала в себе великую силу и перешла на работу в реанимационное отделение одной московской больницы. Не всю же жизнь на колесах проводить… И тут начались проблемы. На «Скорой» работать было просто, поскольку за много лет Анечка все же усвоила нехитрые скоропомощные шаблоны и с успехом их применяла. Опять же, на пятьдесят процентов скоропомощная работа ручная — колоть-шинировать-таскать-перевязывать, а руки у Анечки работали хорошо. В реанимации работа гораздо сложнее — у одного кетоацидоз, у другого — алкалоз, третий «мерцает», то есть выдает мерцательную аритмию, а четвертый вообще непонятно от чего помирать собрался… И всех надо до ума довести, полностью стабилизировать, а не просто до стационара довезти-дотянуть, как на «Скорой». Довести гораздо сложнее, чем довезти, это в словах только разница в одну букву.

Анечка начала «пробуксовывать», то есть выдавать одну ошибку за другой.

Некоторые ошибки приводили к летальным исходам…

Настал день, и заведующий отделением сказал Анечке: «Уходи подобру-поздорову, пока я не взъярился…» Анечка ушла. Когда речь идет о проценте смертности, падать в ноги и рыдать бесполезно. Не подействует.

Врачебная карьера Анечки сложилась следующим образом — по два-три года в каждой из больниц. Больницы она выбирала хорошие, «центровые», даже в одном очень известном ведомственном госпитале успела поработать. В каждой из больниц ее сначала пытались «научить пулемету», то есть специальности, а когда понимали, что безуспешно, выживали, чтобы не портила показатель смертности. Работала Анечка исключительно в реанимации — зарплата побольше, дежурств можно брать сколько угодно. Деньги матери-одиночке с двумя детьми всегда нужны.

Она училась, старалась. Нормальные люди на дежурствах обычно детективы читают, а Анечка — руководства и справочники. Только вот беда — она почти ничего не запоминала и вообще соображала туговато, если не сказать, совсем туго. Ее обычно ставили в паре с более толковыми врачами, чтобы те за ней приглядывали. Но чуть недоглядишь (а не всегда есть возможность доглядеть — реанимация же), так у Анны Ивановны очередной труп.

Никто из администрации ни разу не поставил вопрос об Анечкином служебном несоответствии. Избавлялись и забывали. Еще и хвалили, если звонили интересоваться из других больниц. Жалко же человека, мать-одиночка все-таки, двоих детей тянет…

— Мне главное все по полочкам разложить, — сказала однажды мне Анечка, оторвавшись от руководства по кардиологии. — Если я что разложу, то никогда не забуду.

— Развесила бы ты сначала свои полочки, — посоветовал я.

Анечка не обиделась, она вообще была доброй.

Почему «была»? Есть! Анечка жива-здорова и продолжает работать в одной из московских больниц.

Выдохните и не пугайтесь… Страшное уже позади. Оформив пенсию, Анечка перешла из реанимации в приемное отделение. Возраст и состояние здоровья уже не позволяли работать в реанимации. Теперь она никого не лечит, а только «раскладывает пасьянсы», то есть распределяет больных по отделениям. По реанимации скучает.

— Там я настоящим делом занималась, а здесь — писаниной, — жалуется она коллегам. — Но с моим давлением в приемном все же легче.

Почерк, к слову будь сказано, у Анечки замечательный, совсем не врачебный — буковка к буковке. Заместитель главного врача по лечебной работе ставит Анечку в пример на каждой пятиминутке — учитесь писать как надо, а то ваши каракули прочесть невозможно.

В лихие девяностые на московской «Скорой» знатно барыжничали, то есть торговали наркотой. Торговали как конечными продуктами, которые скупались оптом для последующей продажи в розницу, так и ингредиентами для синтеза конечных продуктов.

Лично я знал одну подстанцию (какую — не скажу, но намекну, что на ней был бы счастлив работать любой китаец), где одно время не было бригады, не участвовавшей в процессе барыжничества. Так вот сложилось.

Товар хранился в автомобилях в условных, так сказать, «тайниках». Слово взято в кавычки, поскольку нехитрые эти тайники знали все. В то сложное время исправные замки на дверях скоропомощного автомобиля недвусмысленно намекали на то, что бригада барыжничает. Иначе какой смысл за замками следить?